сын сеньора Хулиана, пел сегидильи. Приятно было слушать его голос, нежный, как у щегла! Если он запевал в угомон, мы слушали молча, как завороженные, а если расходились от вина и разговора, подхватывали по кругу, и хоть голоса у нас были не очень-то ладные, за потешные слова оно прощалось.
Жаль, что люди никогда не знают, куда заведет их веселье, потому что, если б мы знали, уж от некоторых неприятностей мы, без сомнения, могли б уберечься! Я это к тому веду, что ночная пирушка у Петуха рассыпалась, как четки, и только из-за того, что никто из нас не умел вовремя остановиться. Дело вышло проще простого – ведь все, что осложняет нам жизнь, на поверку всегда просто.
Говорят, рыба за пасть помирает, и еще говорят, что язык до добра не доводит и что в закрытый рот муха не залетает, и ей-богу, во всем этом, как я считаю, есть доля правды, потому что, если б Сакариас помалкивал себе, как господь велит, и не совался не в свое дело, он уберегся б тогда от маленькой неприятности и ныне не предвещал бы соседям дождь по трем своим зарубкам. Вино – оно плохой советчик.
Сакариас зубоскальства ради рассказал нам по пьянке – не знаю уж, случай ли, небылицу ли, – про какого-то голубя, сманивавшего чужих голубок в свою голубятню, и в ту минуту я поклялся б (да и сейчас готов), что он подразумевал меня; и никогда не страдал мелочной обидчивостью, но бывают прямые выпады – или вы считаете их такими, – когда нет никакой возможности сделать вид, что к тебе это не относится, и удержать себя в руках и не взорваться.
Я обратился к нему;
– По правде, не понимаю, что тут забавного.
– Все поняли, Паскуаль.
– Пусть так, не отрицаю, но хочу сказать, что в приличном обществе, мне кажется, не дело так шутить, что всем смешно, а кому-то нет.
– Не входи в раж, Паскуаль; ты же знаешь – кто входит в раж…
– И еще мне кажется, что не дело мужчине от шуток переходить к оскорблениям.
– Это ты про меня?
– Нет, про губернатора.
– А мне так кажется, что ты храбрей на словах, чем на деле.
– У меня слова с делом не расходятся.
– Не расходятся?
– Нет!
Я встал на ноги.
– Хочешь, выйдем на улицу?
– Не обязательно!
– Очень уж ты удал!
Друзья отошли в сторону – мужчинам не пристало мешать ко им обменяться ударами.
Я тщательно раскрыл нож: в такие минуты всякая поспешность, любая промашка может иметь для нас самые пагубные последствия. Тишина стояла такая, что слышно было, как промчит муха.
Я кинулся на Сакариаса и, не успел он встать в позицию, три раза ударил его ножом, от чего он так и задрожал. Когда его уносили в аптеку дона Раймундо, кровь хлестала из него ручьем.
(9)
Домой я подался в компании трех-четырех самых близких друзей, немного удрученный тем, что случилось.
– Опять мне не повезло… На третий день после свадьбы! Мы шли молча, понурые, как на похоронах.
– Он сам напросился, совесть у меня спокойна. Нечего было болтать!
– Брось переживать, Паскуаль.
– Как это брось! Я ведь жалею, пойми! Задним числом…
Наступало утро, и певчие петухи оглашали воздух своими криками. Степь пахла каменным розаном и чебрецом.
– Куда ты ему угодил?
– В плечо.
– Сколько раз?
– Три.
– Обойдется?
– Да, конечно! Надеюсь, что обойдется!
– Хорошо бы.
Никогда дорога домой не казалась мне такой длинной, как в ту ночь.
– Похолодало…
– Не знаю, не чувствую.
