достает? Скорее всего, он теперь как-то связан с этим посохом или его хозяевами. Или его будут искать, или он сам их найдет. В любом случае чем дальше он окажется, тем лучше. И хорошо бы в спокойной обстановке, под надежной защитой.
— В деревню послать, что ли? Как раз в Рябиновке сейчас и спокойно, и знахари хорошие, присмотрят. Только его же не привяжешь — если не приедет, так попробует через верх дотянуться.
— А вот этого чтобы ни в коем случае! Хоть раз вылезет — и всё. Поймают. Откуда мы знаем, что с ним сделал посох? То, что я нашел и постарался вылечить, — это только поверхность, болезни тела и самую малость — души. Кем он может стать или кому может подчиняться после того, как очнется… в лучшем случае скоро выяснится. В лучшем, потому что заметим сразу, а если пропустим, даже как человека вряд ли спасем.
— Ты хочешь сказать, что теперь он может быть опасен?
— Прежде всего для самого себя. Что бы с ним ни случилось, большего, чем он умел до этого, ему никто не даст. Но и воина ты, считай, потерял. По крайней мере никто тебе не даст гарантии, что однажды он не ринется выполнять чужой приказ или просто не опустит руки во время боя. Ты видел, как его крутит? А ведь здесь место защищенное, да и мы с тобой старались как могли. Это что-то изнутри его самого. Или нечто такое, с чем мы не можем справиться и даже не способны пока распознать. Так что отправь его подальше и не спускай глаз. Может быть, он нас приведет к хозяину посоха.
— Знаешь, не люблю ловлю на живца. Что бы с ним ни сделали, он всё равно наш, и подставлять я его не буду.
— А я и не прошу. Просто не оставляй без внимания и не подпускай к важным делам. Поверь, и ему самому будет лучше. Ты уже однажды был слишком мягким. Когда он отказался пройти Посвящение, надо было не допускать его до таких вот дел. Был бы он настоящим воином, мне бы не пришлось столько возиться. Олег, ты слишком склонен к размышлениям, слишком доверяешь молодежи. Нашей опорой никогда не были такие, как этот парень или твой любимчик Володя. Я знаю, что сейчас новая война, особые обстоятельства, но иногда надо просто соблюдать традиции. Они созданы хоть и века назад, но не на пустом месте,
— Ты предлагаешь сказать молодым: «Не торопитесь»? А может быть, каждому входящему говорить: «Извини, у нас строгий устав, поэтому или давай клятву воевать непонятно за что, или иди куда хочешь?» Уже уходят, Илья, уже, даже раньше, чем мы это успеваем заметить. Мы это просмотрели в Европе — тебе напомнить, сколько сейчас скрытых Древних пляшет на шабашах?! Молодежь… Мы привыкли, что пять лет для нас не срок, что всё повторяется из века в век. Это не просто другая война, поверь. Это начало другого времени. Не смотри на меня так, я еще не свихнулся, не начал проповедовать «наступление эры Водолея». Подумай на досуге сам, что было бы с Пермяком двести лет назад? Заодно вспомни, как кое-кто радовался, когда в Германии заговорили о древних расах и мистических силах… Всё, хватит трепа. Что сделаем, когда Александр очнется?
— Он живет один? И где работает?
— Работает в научном институте, и как раз сейчас у них полевой сезон. Начальство уже выясняет, куда их сотрудник пропал. Хорошо хоть родители у него в другом городе и без телефона. А живет он на квартире, хозяйку перед уходом предупредил, что по делам едет. Саша вечно мотается по экспедициям и командировкам, так что дело привычное. Но больше чем на пару недель он исчезнуть всё равно не может. Кроме того, у него есть какая-то девушка. Перед этим они вроде бы поссорились, но всё-таки…
Илья присвистнул и покачал головой:
— Это уже серьезнее. Во-первых, многое и объясняет, и меняет, особенно его состояние при контакте с посохом. Да и последствия… Она еще решит, что утопился милый из-за несчастной любви, начнет звонить на работу, напишет родителям… Я хотел его отправить в деревню сразу же, потом бы сделали справку из больницы, но теперь вариант отпадает. Ладно, пока очнется, что-нибудь придумаем. Ты позаботься, чтобы он сразу же не полез куда не надо.
— Может, вообще вколоть ему что-нибудь, чтобы верхнюю чувствительность на время блокировать?
— Лучше зелье, не шути с химией. Потом может контроль не восстановиться, получишь шизофреника. Тут одни деятели попробовали такое с пленным проделать недавно…
— Кто?! Почему мне ни одна тварь не доложила?! Что за!..
— Успокойся, это не у нас. Ильменцы перестарались.
— А ты-то откуда знаешь? Они же Пермяка поддерживают!
— Их же ведуны и сообщили. Завоевался ты, я смотрю, забыл обычаи. Лекари, учителя и ведуны должны сотрудничать в любом случае. Это только люди могут себе позволить войну всех против всех. Гляди, Олег, скоро совсем человеком станешь.
— Я и так человек.
— Ну да, все мы люди. Только все разные. Некоторые, например, две войны воевали и одну партизанили, а всё никак не повзрослеют. Знаешь, комиссар, о ком это я?
— Так точно, товарищ военврач третьего ранга!
Лес шелестел по-дружески, успокаивающе. Спокойный лес, которому не мешают расти так, как это нужно ему, а не отдыхающим или торговцам древесиной. Даже охотники здесь бывали редко, а кто ходил, знали меру и порядок. Охотиться с машиной и фарами, впрочем, здесь однажды тоже попробовали — с того дня и лежало огромное старое дерево поперек одной из просек. Убрать из-под него останки «уазика» никто так и не смог, но изуродованные тела браконьеров вытащили. И вообще место было странное.
Ходили слухи, что живет там самый настоящий леший, а по ночам иногда на полянах горят огни и слышна странная музыка. Кто-то даже вроде бы видел летающую тарелку, и из города приехали самодеятельные «контактеры» искать братьев по разуму. Вместо этого их самих нашел огромный кабан, и пришлось горожанам наблюдать с веток липы попытки контакта представителя местной фауны с содержимым рюкзаков. В результате видеокамера и какие-то хитрые аппараты были подробно исследованы, но ремонту уже не подлежали, а образцы сухого пайка получили высокую оценку. Довольный и сытый секач улегся в соседних кустах и с интересом слушал доносившиеся с дерева выражения, понятные только русскому человеку.
На вопли пришел некто в фуражке лесника, прикладом старенького ружья пошлепал зверя по заду, и тот спокойно удалился. Когда возмущенные ловцы «тарелок» потребовали компенсацию за погибшее оборудование, издали донеслось уже знакомое хрюканье, а лесник посоветовал не шуметь и не раздражать животное. До опушки он, лесник Филиппов, так и быть, проводит, но, если попробуют вернуться, следующий раз его может поблизости и не оказаться.
Самое интересное выяснилось в областном лесхозе. Вакансия лесника в этих местах была свободна с тысяча девятьсот сорок забытого года, а единственный Филиппов в тех местах работал еще раньше — до войны, но потом ушел на фронт и под Харьковом пропал без вести. На архивной фотографии «контактеры» узнали своего знакомого лесника — точь-в-точь такого же, разве что лет на пять помоложе.
В ближайшей к лесу деревеньке слыхом не слыхивали ни про лесника, ни про ручного кабана, и никакого Филиппова не знали. Жители Рябиновки вообще считали свой лес самым обычным местом, никто из них никогда в нем не плутал, даже ребятишки. И вообще, граждане, вы уж извините, наука наукой, а у нас дела.
Дел у рябиновцев действительно было много. В этом Александр убедился в первый же день. Как и в том, что в этой деревне не было ни телефона, ни телевизора, ни водки в единственном магазинчике. Впрочем, последний факт объяснялся не поголовной трезвостью, а высоким качеством местных настоек; самым же странным было то, что настойки эти употреблялись строго в меру…
А самому ему очень хотелось напиться вдрызг. До полного беспамятства. Очнувшись от своего жуткого фиолетового забытья, он вдруг обнаружил, что полностью потерял свои способности, и новые, и приобретенные на Юге. То есть свое, человеческое, осталось при нем, и ребром ладони он по-прежнему мог перебить жердь… но вот почувствовать, как давно ее срубили, не мог. Ни внутреннего зрения, ни верхнего — только обычное. Ну, может быть, чуть лучше, чем у многих, особенно ночью, — оно с детства такое было.
Ну и хрен бы с ними, со способностями. Другое было гораздо хуже. Вообще жизнь как-то сразу
