плоскодонны и поэтому при волнении им выходить в море не рекомендуется; длина их порядка двадцати пяти метров и скорость около двадцати узлов. И еще вспомнил, что у тех бронекатеров, которые ему довелось видеть во время своей мичманской стажировки весной прошлого года, на боевой рубке обязательно были турельные крупнокалиберные пулеметы. Чтобы отражать атаки самолетов или срезать вражескую атакующую стрелковую цепь, если такая возможность подвернется.
А у его катера на рубке пулеметов не было. Почему? Одно из двух: у рабочих, вооружавших катер, руки до этого не дошли или турели с пулеметами не оказалось.
— С кормы катера лед вовсе не окалывался, — с большой тревогой ворчит мичман Мехоношин, который на этот катер назначен боцманом.
Корабли, зимующие во льдах, всегда обязательно окалываются по всей длине корпуса. Чтобы корабль не повредило сжатием. У их бронекатера канавка окалывания видна только со стороны носа. Из этого вытекает, что сжатием льда у него могут быть повреждены винты и даже гребные валы. Если случилось это — пиши начальству соответствующую бумагу и возможно на долгие недели спрячь подальше мечту о плавании, жарких боях…
А мичман уже приказывает:
— Обшарить всю строительную площадку, всю базу, но найти тележку, на которой нашего красавца можно будет вытащить на берег!
Нашего красавца…
Прошло еще несколько десятков минут, и лейтенант понял, что команда бронекатера подбиралась не абы как, а со знанием дела, с большой человеческой душой: без его понуканий старшины и матросы не разошлись, а разбежались по своим заведываниям, любовно и предельно тщательно осматривали, ощупывали и, если была возможность, опробовали в работе.
Максим, швырнув вещевой мешок в свою первую в жизни командирскую каюту, тоже включился в общую работу — начал осматривать катер. С внутренних помещений, с носового кубрика личного состава. Сразу же бросилось в глаза, что борта катера с внутренней стороны не покрыты пробковой крошкой. Значит, так в уме и запишем: тепловая изоляция отсутствует. Однако печка-буржуйка установлена.
Обошел весь катер — вернулся в боевую рубку, прильнул глазами к смотровой щели, разглядывая Ленинград.
Тут, в боевой рубке, его и нашел первый доклад из носовой орудийной башни — тревожный, но первый по-настоящему корабельный, не через посыльного, а по переговорному устройству:
— В рубке! Говорит носовая башня!
Сдерживая волнение, Максим ответил как мог спокойнее:
— Командир слушает.
— Орудие заклинило!
Захотелось немедленно бежать в носовую орудийную башню, собственными глазами увидеть то, что мешало ей разворачиваться, но… Устав категоричен, он требует от командира корабля общего руководства действиями личного состава, ему он предписывает все время находиться в боевой рубке. Чтобы подчиненные не теряли драгоценного времени на его поиски по всему кораблю; главнейшее же — не исправлять отдельные повреждения, а правильно оценивать общую обстановку и принимать решения, влияющие на исход всего боя, вот основная задача любого командира корабля. Поэтому после минутной паузы Максим и приказал командирским голосом, сказал то, что — он это знал точно — в последующем будет вынужден говорить не счесть сколько раз:
— Выявить причину и устранить!
Вот и отдан первый приказ, вот и начались будни командира корабля…
Итак, что мы имеем в результате первого и довольно беглого осмотра бронекатера? На боевой рубке нет турели с крупнокалиберными пулеметами; во всех внутренних помещениях отсутствует тепловая изоляция; заклинено носовое орудие, не исключено повреждение льдом винтов и даже гребных валов; ну а мотористы о своих бедах доложат позже, когда разберут моторы до последнего винтика. Прямо скажем, многовато для начала…
Хотя… Пулеметы мы, конечно, постараемся установить. Пробковая изоляция… А черт с ней, с изоляцией! Или нам к холоду и сырости привыкать?.. Что касается остального… Пусть кровь из носа, но пушки будут стрелять нормально, моторы заставим работать и вращать гребные валы на полную мощность!
Это и сказал матросам, когда они дружной семьей собрались на обед в носовом кубрике; Максим мысленно поклялся себе, что сегодня в последний раз на обед пошел сухой паек.
Смели в рот хлебные крошки — мичман Мехоношин начал разговор:
— Мы, товарищ лейтенант, между собой посоветовались и приговорили, что вам лучше, для дела полезнее, не вникать во всякие мелочи. Например, мы уже нашли тележку, на которой нашего красавца можно будет вытащить на берег. Правда, она изготовлена для морских охотников. Только и мы не без мозгов, только и у нас руки есть. Так что…
— И за дисциплину и порядок на катере не переживайте, — клином вошел в разговор Одуванчик. — Они будут на высочайшем уровне. Сами небось знаете: нет ничего строже, справедливее и страшнее матросского суда.
— Самосуда, хочешь сказать?
— Никак нет, о товарищеском разговоре, который пострашнее любого суда, речь веду. У нас у всех глаза есть. Стопроцентные. Если от вас какой сачок еще и скроется, то от всех нас — ни в жизнь!.. И мы сами спросим с него, как, что и почему. Потому как понимаем, какая великая честь нам оказана.
— Позвольте полюбопытствовать: а какая в вашей системе роль отводится мне, как командиру бронекатера?
Нет, Максим не сердился, не обижался; он был по-настоящему заинтересован, во всем этом видел рождение коллектива дружного, может быть, и очень боеспособного.
— Главным прошибалой и доставалой вы будете, — без промедления выпалил Одуванчик.
— Матрос Семенушкин! — чуть повысил голос мичман.
И тот вскочил, замер по стойке «смирно».
— Извиняюсь, конечно, товарищ лейтенант, слова этого звонаря в том смысле понимать надобно, что сами мы, как бы ни старались, многого не осилим. Взять, к примеру, все те же крупнокалиберные пулеметы, что занозой сидят в сердце Семенушкина. Есть среди нас специалист по сварке. Он, что надо, срежет, вырежет, приварит. А вот турель и пулеметы мы добыть не способны… Садись, матрос Семенушкин… В данном вопросе, можно сказать, вся надежда на вас. Знаем, ничто само в руки не лезет. Часы и денечки в прорву канут, к примеру, пока турель и пулеметы найдете и выпросите… В данном разрезе этого балаболку понимать просим. А насчет дисциплины и прочего — он сущую правду сказал.
Максим думал не долго. Ему и самому уже приходило в голову, что хорошо бы заняться только боевой подготовкой личного состава и вопросами снабжения самого катера и его команды всем необходимым. Единственное, до чего в спешке сам не додумался, — ответственность за дисциплину и текущие ремонтные работы возложить на мичмана Мехоношина и командиров отделений. И молчал он сейчас для порядка: пусть матросы поймут и запомнят, что их командир, основательно не подумав, ни одного решения не принимает. Как считал Максим, это должно было способствовать росту, укреплению его авторитета.
Наконец он сказал, вставая из-за стола:
— Что ж, быть по сему.
Остаток дня провели за приборкой внутренних помещений катера и окалывали лед вокруг его кормы. Измотались с голодухи и непривычки — еле до кубрика доплелись, почти упали на рундуки. Тут — в самый неподходящий момент! — вахтенный и доложил, что к бронекатеру приближается какое-то морское начальство.
Вздохнув, Максим вновь надел шинель и по трапу поднялся на палубу катера. Уходя, он ничего не сказал, даже не взглянул в сторону матросов: твердо знал, что они не подведут, что начальство застанет их в соответствующем виде.
Морское начальство, о приближении которого своевременно предупредил вахтенный, — командир дивизиона катеров старший лейтенант Борисов. Его Максим сразу узнал по окладистой бородке, скрывавшей
