полностью исправно. А если возникнет необходимость в людях, не окажется на катере меня — смело обращайся к мичману. Будем считать, что соответствующий приказ он уже получил.
И по тому, как повеселели матросы, как с готовностью Мехоношин заверил, что приказ получил и понял, Максиму стало ясно: сейчас он поступил по-командирски.
Уже в каюте, когда лежал на узкой койке, подумал, что только и знает о Разуваеве: служит на флоте седьмой год и шесть из них — неизменно командиром отделения мотористов; сначала на торпедных катерах, потом на морских охотниках.
Почему за семь лет флотской службы он не достиг большего, хотя аттестуется как прекрасный специалист?
С этим вопросом и уснул. Так крепко, что за ночь ни разу даже не перевернулся с боку на бок.
А с утра снова в бега. Трое суток убил на безрезультатную беготню, фактически полностью доверив матросам и ремонт моторов, и все прочие корабельные работы.
На четвертые сутки, замкнув круг, снова приплелся в штаб Охраны водного района, надеясь уже только на чудо. И оно, это чудо, в облике однокашника по выпуску из училища Виктора Смирнова само налетело на него в коридоре штаба. Виктор, как водится, обняв и потискав Максима, с гордостью доложил, что у него все в полном порядке — уже командует торпедным катером, и лишь после этого засыпал вопросами: где застала война? Уже воевал или только готовится? В какой должности пребывает?
Это был первый по-настоящему близкий человек, первый с тех пор, как он принял бронекатер, и Максим откровенно выложил ему все, что тяжким грузом лежало на душе.
Виктор (даже не ожидал от него такого) серьезно выслушал, а потом, как показалось Максиму, начал бессмысленную игру в вопросы и ответы:
— У своего комдива был?
— С него и начал.
— У Лютого?
— Выжал из него нужную мне резолюцию.
— Резолюцию? Это же прекрасно! Ну, а что сказал начальник боепитания?
— Пообещал выполнить при первой возможности.
— А Дудко? Этот что ответил?
— Дудко? Не знаю такого.
— Вот чудак! Да это же, можно сказать, главнейшая фигура при решении подобных вопросов! Особенно в тех случаях, если есть соответствующая резолюция Лютого!.. Подожди здесь, я слетаю на разведку: на месте ли он.
— Не торопись, сначала толком скажи: кто он, твой всесильный Дудко?
— Всего-навсего скромный воентехник, работающий в отделе боепитания. Но, понимаешь, у него болезненная страсть: обязательно сделать то, что не могут все другие.
И Виктор побежал в глубину коридора, потом неожиданно вернулся, сунул в ладонь Максима какую- то круглую и плоскую железяку и сказал тоном, не допускающим возражений:
— Положи в левый брючный карман и все время держи в руке.
Сказал это и хотел опять рвануться по коридору, но Максим схватил его за руку и спросил тоном, в котором слышалось раздражение:
— Может, ты все же объяснишь мне хотя бы самое главное?
— Самое главное?.. Дудко, за которым я побежал, — заядлый нумизмат, для него величайшая радость заполучить какую-нибудь старинную монету. Вот ты, чтобы закрепить с ним знакомство, и вручишь ему то, что я тебе дал. Ясно или еще вопросы имеешь?
Максим промолчал.
Воентехник Дудко — несколько узковатый в плечах и с большими залысинами, начинавшимися от висков и уходившими к затылку, — выглядел лет на сорок, хотя, как потом узнал Максим, был всего лишь на десять лет старше его. Но глаза у него были живые, со смешинками в зрачках, что сразу же понравилось.
Ему, неимоверно сгустив краски, Виктор и поведал все мытарства Максима, особо подчеркнув, что, хотя у того есть разрешение даже самого Лютого, не миновать ему, Максиму, больших неприятностей, если не установит он у себя на катере турель с пулеметами; а что не установит, это почти наверняка: самое высокое морское начальство утверждает, что в блокадном Ленинграде достать все это — свыше человеческих сил.
— Так ведь у каждого человека сила своя, другим людям неведомая, — с украинским акцентом почти пропел Дудко, плутовато глядя уже на Максима: — А ты не обидишься на меня, если у тебя на бронекатере вдруг появятся турель и пулеметы? Не просто пулеметы, а крупнокалиберные, ДШК?
Максим растерянно молчал, он не мог поверить, что самый больной вопрос может быть решен так просто, легко.
А Дудко не ждет ответа, он спрашивает, посерьезнев, строго глядя в глаза Максима:
— Слушай, а у тебя действительно есть записка от бати? Лютого нашего?
— Ты что не веришь мне? Я тебя хоть раз обманул? — с обидой влез в разговор Виктор.
— Тогда договариваемся так: послезавтра к девяти ноль-ноль ты присылаешь сюда матросов. Пусть меня спросят.
Максим радостно кивнул. И Виктор, как свидетель договоренности, своими ладонями скрепил их рукопожатие и сказал с самым невинным видом:
— К слову пришлось, но Максиму в руки случайно попала какая-то старинная монета. Ему она ни к чему, может, тебе пригодится?
Дудко молча и быстро протянул раскрытую ладонь. В нее, получив в спину основательный толчок кулаком, Максим и вложил то плоское и круглое, что раньше сунул ему Виктор. А еще через минуту, разглядев фашистскую медаль, оказавшуюся на его ладони, Дудко сначала растерянно смотрел то на нее, то на лейтенантов, потом, искренне захохотав, небрежно сунул ее в карман и сказал без возмущения или обиды:
— Облапошили! Облапошили зелененькие лейтенантики — и кого? Самого Дудко! Не учел я, черт плешивый, что вы с одной полянки ягодки!.. А слова своего обратно не беру, — и, продолжая похохатывать, убежал в глубину коридора.
— Вот и все, а ты, дурочка, боялась, — засмеялся Виктор и пояснил: — Ты ему его же медаль подсунул. Он мне ее, разыграв, всучил, а ты — ему!
— Слушай, Виктор, он что, всемогущ? Откуда он все достает?
— Запомни на будущее: Дудко, не поморщившись, любому человеку все с себя отдаст!.. А секрет его добычливости на оружие — золотые руки при умной голове. Иной пулемет, покалеченный в бою, велят списать за непригодностью. И списывают. А потом Дудко вместо свалки тайком прет его в мастерские и ночами восстанавливает, чтобы в самый критический момент осчастливить кого-то… Правда, есть у него и еще одно увлечение, смысл которого никак не могу понять. Тайком, вернее — не афишируя этого, он собирает оружие и вещи, побывавшие в боях. Наган, у которого осколок укоротил ствол, фуражку, пробитую пулями в нескольких местах…
В тот день Максим раньше обычного вернулся на катер. А вечером, когда рассказал товарищам о Дудко, о его обещании, вдруг узнал, что братья Новиковы — комендоры из первой башни — прирожденные гитаристы, до войны были даже солистами ансамбля Балтийского флота, что в прошлых боях они сумели сберечь только одну гитару из двух. Она, та гитара, весь вечер и звучала в кубрике. А матросы пели. Не о трех эсминцах, которые один за другим взрывались на вражеских минах, не о кораблях и моряках, лежащих на дне далекого Цусимского пролива. Пели о домовом, повадившемся по ночам навещать молодую вдовушку, и о другом, столь же легкомысленном: душа, переполненная радостью, иного не принимала.
5
Дудко сдержал слово: в назначенный им день матросы, взмокшие от пота до последней ниточки,
