Он был уже у двери, когда Борисов почти крикнул:
— Перед самым выходом на задание я еще загляну к тебе! Слышишь, Максим Николаевич? Загляну!
В этот день, может быть впервые за последний месяц, Максим с неприязнью, почти с ненавистью косился на солнце, преспокойно шествовавшее по безоблачному бледно-голубому небу, на вымпел, который в сегодняшнее полное безветрие красной лентой бессильно свисал вдоль мачты. Именно сегодня, когда предстояло обеспечивать работу катеров-тральщиков, Максиму (да и всей команде бронекатера) очень хотелось, чтобы небо клубилось тучами, чтобы все живое беспощадно хлестал по глазам косой дождь; ведь сейчас, в канун белых ночей, их запросто увидят фашисты, увидят уже в тот момент, как только они высунутся из-за дамбы Морского канала. С какого расстояния увидят? Почти с дистанции стрельбы прямой наводкой.
За пятнадцать минут до выхода на задание пришли Борисов и Медведев. Привычно обежали глазами расчехленные орудия и пулеметы, дымовую аппаратуру, около которой, протирая ее ветошью, на корточках пристроился старший матрос Насибов, серьезные лица моряков, вроде бы и отдыхавших перед боем, но готовых при первых звуках колокола громкого боя разбежаться по своим боевым постам.
— Прикажи, Максим Николаевич, раскладной стул поставить перед рубкой. Это мое излюбленное место, — вот и все, что сказал Медведев, поднявшись на катер.
А Борисов даже на трап ногой не наступил. Заложив руки за спину, он остался стоять на берегу.
Когда стрелки выверенных корабельных часов обозначили нужное время, Максим скомандовал, нажимая кнопку электрического звонка:
— Боевая тревога! — Выдержал паузу, необходимую для того, чтобы все заняли свои места, и новая команда: — По местам стоять, со швартовых сниматься!
И опять быстрый топот матросских ног, и опять тишина, готовая впитать любой приказ.
— Отдать носовой! — А когда течение Невы чуть отвело от берега нос бронекатера, еще одна команда: — Отдать кормовой!
И сразу ручки машинного телеграфа на малый вперед.
Сдержанно заурчали моторы, и катер заскользил от берега, где стоял Борисов по стойке «смирно» и с рукой у козырька фуражки.
Повинуясь новому приказу, мотористы добавили оборотов — бронекатер приподнял нос и, развернувшись, резво побежал вниз по Неве, побежал к обусловленному месту встречи с катерами- тральщиками.
Переход до места встречи совершили точно в срок и без каких-либо происшествий. И за все это время Медведев не сказал ни слова. Он, казалось, видел только воду, следил только за тем, чтобы бронекатер с полного хода не налетел на какую-нибудь льдину, изъеденную весенним солнцем, уже хрупкую, но все равно еще способную помять корпус катера или повредить лопасти его винтов. Однако Ветошкин хорошо знал свое дело, был предельно внимателен, и бронекатер, избегая крутых поворотов, легко обходил и редкие льдины, и различные предметы, еловые и сосновые ветки, и пучки соломы, травы — все, чем фашисты могли замаскировать плавающую мину.
Настолько незаметно вел себя комиссар Медведев, что Максим по-настоящему вспомнил о нем лишь тогда, когда дамба Морского канала оказалась за кормой и с южного берега Финского залива по бронекатеру ударила первая фашистская батарея. Хорошо ударила: снаряды легли точно по курсу катера и с маленьким недолетом. А ведь это был только первый пристрелочный залп…
Решение пришло, казалось, само собой:
— Лево руля! Приготовиться к постановке дымовой завесы!
Бронекатер послушно повалился на борт, оставил за кормой изогнутую пузырящуюся дорожку и, приподняв нос, полным ходом понесся, на фашистскую батарею, успевшую дать уже второй залп, который лег за кормой бронекатера, там, куда вот-вот должны были выйти катера-тральщики.
Еще один поворот. Теперь бронекатер несется вдоль берега, занятого фашистами, бьет по их батарее из своих пушек, строчит из пулеметов, а за ним клубится дымовая завеса. Плотная, непроглядная. Она, надежно укрывает катера-тральщики от глаз фашистских артиллеристов.
Только теперь, когда самое нужное было сделано, Максим выскочил из боевой рубки, подбежал к Медведеву, спокойно сидевшему на своем раскладном стуле, и крикнул командирским голосом, не допускающим возражений:
— Немедленно в рубку!
Медведев, словно только и ждал этого приказа, подхватил раскладной стул и вслед за Максимом юркнул в боевую рубку, имевшую броню, которая все же защищала от пуль и осколков.
На мгновение подумалось, что следовало бы извиниться перед комиссаром за недопустимую по отношению к старшему резкость тона, но тут на берегу, занятом врагом (хотя в этом и не было необходимости — бронекатер просматривался прекрасно), вспыхнули сначала два прожектора, потом — еще три, и по глади Финского залива неслышно и быстро заскользили к бронекатеру их лучи, прозрачные до невероятности. По прожекторам немедленно ударили из пушек. Даже Одуванчик остервенело стеганул по ним из своих спаренных пулеметов.
И так — без малейшего перерыва — было всю эту короткую ночь, больше похожую на густые вечерние сумерки: фашисты пытались ослепить прожекторами, били по бронекатеру из пушек и даже минометов всех калибров. Случалось — водяные столбы, рождавшиеся от взрывов многих вражеских снарядов, угрожающе опрокидывались на его палубу, но он, прикрывая катера-тральщики дымовой завесой, и сам периодически нырял за нее, чтобы через несколько минут внезапно появиться перед фашистскими батареями совсем не там, где его настороженно ждали.
Наконец катера-тральщики просигналили, что закончили работу и сердечно благодарят всю команду бронекатера за братскую помощь. В тот момент Максим не понял по-настоящему ни их благодарности, ни того, что общими усилиями удалось сделать за эту короткую ночь. Тогда он просто и с радостью вслед за катерами-тральщиками скользнул под защиту дамбы Морского канала. Но и тут, в затишье, где вражеские снаряды были бессильны впиться в катер, не сразу догадался посмотреть на небо, готовое вот-вот порваться под напором лучей поднимающегося солнца. Зато сразу же захотелось курить, и он полез в карман за табаком. Медведев, всю ночь чуть сзади него простоявший в боевой рубке, опередил его, протянув свой портсигар. И они закурили в полном молчании. Потом, опомнившись, Максим объявил отбой боевой тревоги и желающим разрешил курить. Моментально из орудийных башен вылезли комендоры, немного одуревшие от пороховых газов. А все прочие — кроме мотористов — и даже некурящие молча стянулись к боевой рубке, сгрудились около нее. И Максим почувствовал, что с этой ночи они уже не просто личный состав сто второго бронекатера, а маленькая и очень дружная боевая семья.
А на привычном месте стоянки их поджидал Борисов. Он по-прежнему стоял на берегу, заложив руки за спину. Словно и не отлучался ни на секунду.
9
Пришвартовались, перекурили теперь уже на берегу, сидя или даже лежа на траве, и по-особому восприняли ее зелень, многокрасочные и волнующие запахи, восход солнца и посвист в кустах какой-то пичуги. И обратно на катер: банить орудия, чистить пулеметы, дымовую аппаратуру и вообще наводить на катере образцовый порядок, нарушенный минувшей ночью.
В самый разгар работ и появилась Рита. Одна. В щеголеватых хромовых сапожках и с «кубарем» в каждой петлице.
Увидев ее, Максим торопливо сполоснул руки, сменил рабочий китель на выходной и заспешил на берег: пригласить Риту в свою каюту посчитал неприличным. А на берегу… Разве тут найдешь укромное место для душевного разговора, если вдоль берега стоят катера дивизиона, если десятки любопытных и даже завистливых глаз непрестанно покалывают твою спину? Вот и не поцеловались даже при встрече, вот и стояли на подобающем расстоянии друг от друга, ведя вполне светский разговор о погоде, которая наконец-то вроде бы решительно повернула на лето, о том, что минувшая голоднущая зима теперь уже
