повредило катеру, думаю: за все эти безобразия, граничащие с анархией, ему следует объявить выговор. Твое мнение, Петр Петрович?
— Можно, конечно, и выговор, — согласился Борисов.
А Медведев поставил окончательную точку:
— Зачем же в приказе объявлять выговор, если он уже получил его? Сейчас, в присутствии всех нас? Кроме того, как гласит устав, за одно нарушение дисциплины дважды наказывать нельзя.
Лютый вроде бы одобряюще глянул на него и спросил у повеселевшего Максима:
— Стрелять этими штуковинами уже умеете или надо дать время на освоение?
— Так точно, умеем, — заверил Максим.
— Можно или нет спросить, у кого обучались? — съехидничал командир Охраны водного района.
Максим чуть замешкался с ответом, думая, допустимо ли называть Спиридона и его товарищей. Тут вперед и выступил Дудко:
— Летчики-штурмовики обучали. Под моим наблюдением.
— Сгинь с глаз моих, потатчик! — опять повысил голос Лютый, но сейчас и вовсе добродушно, исключительно для порядка.
А потом, когда командир Охраны водного района уехал, приказав узаконить появление на бронекатере реактивной установки и пригрозив взять дивизион в железные руки и напрочь искоренить анархизм во всех его проявлениях, и состоялся разговор с Борисовым и Медведевым. Товарищеский, до резкости откровенный. Больше всего Максиму попало за то, что, придумав хорошее, он в жизнь проводит его без ведома командования. Почему? Боится, что оно присвоит инициативу? Пусть он, лейтенант Малых, накрепко запомнит на будущее: Борисову с Медведевым ничего чужого не надо, им и своего с избытком хватает, а, делая что-то без ведома командования, он когда-нибудь и большую беду нажить может; ведь их колокольня повыше его, с нее больше и дальше видно; ведь сейчас, установив реактивное оружие, он дьявольски счастливо в самую точку попал, случайно угадав решение высшего командования.
Максим безропотно и с лицом искренне кающегося грешника принял все неприятное, высказанное в его адрес. Умолчав о подсказке Дудко, заверил, не погрешив даже в малом, что полностью и во всем доверяет командованию дивизиона. Об одном умолчал, уже наученный жизнью: он был по-прежнему убежден, что, пойди законным путем, бронекатер сегодня не имел бы реактивного вооружения; законный путь, к великому сожалению, иногда во много раз длиннее окольного.
16
Мелькали дни — обыкновенные, будничные, как близнецы, похожие друг на друга: точное соблюдение распорядка дня и боевая подготовка, боевая подготовка. Настолько плотно забитые повседневными делами, что Максим, хотя и очень хотел, так и не смог ни разу вырваться к Але. Да и вспоминал о ней только поздним вечером, когда планировал завтрашний день: мол, может быть, все же выкрою часок личного времени.
Теперь Максим уже понимал, почему у них с Ритой все основательно застопорилось, достигнув по- настоящему верной дружбы. Рита — сильная, целеустремленная, ей обязательно нужно повседневно опекать кого-то, днем и ночью заботиться о ком-то. А вот Аля… Она такая ранимая, ей с сестренкой никак не выжить, если рядом не будет сильного мужчины…
Была и радость. В канун Дня Военно-Морского Флота ему присвоили звание старшего лейтенанта, а Разуваеву — главного старшины. Приказ о присвоении Максиму очередного звания зачитал Борисов, собрав всех командиров, служивших в дивизионе. Зачитал, душевно поздравил и по обыкновению необидно съязвил:
— Теперь, Максим Николаевич, когда мы с тобой сравнялись званиями, я и вовсе тебя заезжу. Чтобы не зазнавался, чтобы с трепетом душевным почитал старших.
Только командирам был зачитан этот приказ, но на бронекатере, когда Максим вернулся туда, был уже накрыт стол. Исключительно за счет пайка личного состава, но с обязательной поллитровкой.
Распивать спиртное в разгар рабочего дня — грубейшее нарушение дисциплины, можно сказать, преступление. Но что такое пол-литра водки почти на двадцать здоровущих матросов? И Максим не отказался от предложенной ему кружки, где водка едва прикрывала донышко.
Вроде бы жизнь шла нормально, без перекосов, как выражались матросы, и все равно в душе росла большая тревога. Ее зародили сводки Совинформбюро, скупо сообщавшие о боях в излучине Дона, о том, что фашистские полчища рвутся к Сталинграду и на Северный Кавказ. Да и здешние гитлеровцы заметно снизили активность: и бомбежки стали терпимее, и артиллерийский обстрел Ленинграда велся не так часто и яростно; словно выжидали фашисты чего-то.
Все на свои места поставил приказ Верховного Главнокомандующего, в котором с полной откровенностью говорилось, что нам отступать больше некуда, что теперь даже малейшее наше отступление подобно самоубийству.
— Агитировать не буду, а вот подумать — крепко подумать! — всем советую.
Вот и все, что сказал Медведев, зачитав этот приказ.
И они крепко подумали, обменялись мыслями, и каждый навечно записал в своем сердце, что настало и вовсе такое время, когда в любом, самом малом и незначительном, бою нужно обязательно побеждать.
До 18 августа жили сравнительно спокойно, напряженно занимаясь боевой подготовкой, готовясь к неизбежным скорым боям, а утром этого солнечного дня приказы посыпались — только успевай поворачиваться: полностью заправиться топливом и принять полный комплект боезапаса; личному составу бронекатеров немедленно получить автоматы, гранаты и все прочее, что необходимо для ведения боя на суше; командирам всех катеров незамедлительно явиться к командиру дивизиона.
Когда Максим прибежал от комдива, личное оружие пехоты было не только получено, но и протерто от арсенальной смазки. Осмотрев его, он сказал буднично:
— Приготовиться к съемке со швартовых. Пойдем в районе села Кормчино.
Время выхода не назвал умышленно: чтобы матросы, стыдясь опоздать к общему выходу, минуты лишней не потеряли.
Кормчино — вверх по Неве. Там, где на левом берегу стоит фронт. Это знали все. Но вот зачем посылают туда? Для решения какой боевой задачи? Эти вопросы читались в глазах матросов. Они же волновали и Максима. Вот и отмолчался.
Переход в район Кормчино совершили вечером этого же дня. Замаскировались, прижавшись к берегу, и всю ночь простояли, вслушиваясь в близкое дыхание фронта, вглядываясь в быструю невскую воду: не тащит ли плавающую мину врага?
Еще не рассвело, рассвет еще только проклевывался — прибыло какое-то высокое армейское начальство и затребовало к себе Борисова с Медведевым.
Максим по себе знал, что нет ничего мучительнее ожидания боевого приказа, что в эти минуты любой человек волнуется, случается — даже боится. За свою жизнь, за успех общего дела. Потом, когда прогремят первые выстрелы, все лишнее, мешающее бою, исчезнет, словно и не было его вовсе. А пока… Поэтому из рубки спустился в матросский кубрик, где молча сидела добрая половина команды, и спросил как мог беззаботно:
— Есть желающие «козла забить»?
И на бронекатере яростно застучали костяшки домино, зазвучали нарочито беспечные голоса матросов.
Уже после подъема флага вернулись Борисов и Медведев. И немедленно вызвали к себе командиров отрядов и катеров. Уселись на полянке меж сосен, вершины которых были срезаны снарядами. Здесь Борисов каким-то бесцветным голосом и сказал, глядя на карту, лежавшую на земле:
— Нам приказано огнем своей артиллерии подавить огневые точки фашистов и тем самым способствовать высадке тактического десанта в тыл врага за реку Тосна… Такова общая задача, стоящая перед дивизионом, а если говорить конкретно…
