………………………………………………… И пыль не заглушает шелеста сего… О, пыль – ты эхо, что все песни заглушаешь. Все песни покрываешь… Отзвуки всего… И до себя сухой лишь шелест возвышаешь… …………………………………………………….. И тишина находит темноты предел, И кажется тогда средь темноты чуть зримой И перед Царством Божьим я себя воздел Как светлую бескрылость, что неповторима. Не светлая ль бескрылость — темноты предел, Не тишины ль бескрайность – светлая бескрылость, И перед Царством Божьим я себя воздел. И предо мной себя страница приоткрыла… И я увидел в ней лежащий плохо снег, Что бедная душа крадет, чтобы согреться, И слышал голос я — не трогай, человек. — Пускай крадет — куда от холода ей деться… Не трогай, человек… Пусть плохо снег лежит — Должно лежать все в этом грешном мире плохо. Пускай себе крадет — душа не убежит, — Не убежит ведь дальше своего же вздоха… И я увидел дым, почти лишенный сил, Что над трубой не шел, а медленно влачился, И отчего он слаб, я даже не спросил, — Не оттого мне грустно, что я огорчился. А оттого, что дым глаза мои не ест, И скудно гложет лик худой и гложет очи Иконы темной, пред которой, как на шест. Взошло яичко, что снесло Воскресной ночи Колоколов медногремящее гнездо! Несли яички загремевшей меди гнезда, Гремящий вздох Христа, Его воскресший вздох Потряс раскачиваемый веревкой воздух!.. Веревка воздух раскачала вниз и вверх И, воздухом подъяв колоколов махины Тяжелозвонные, пометные поверх. Взносила звона голубиные глубины. Взнесенное подножье тяжкое махин Вдруг бахало тяжелозвонною вершиной, И бухало тяжелозвонностью вершин В падение подножья тяжкого махины. И вновь подножьем тяжким медяной коры Вздымалась колокола темная пещера, И бухалась в разверстые тартарары, Где голубиный смрад и воркованье серы… И каждый твердый звук, все более тугой, Вязал свои узлы незримо на веревке, И узел за узлом, и за одним другой, Завязывались крепкою тугой подковкой. И звук тугой ковал и ликовал кругом, И набивал на звона плавное паденье Бочаг гремучий за певучим бочагом Торжественного и дремучего гуденья. И вновь веревка, воздух раскачавши вверх, Держала в высоте колоколов махины, И вновь роняла их тяжелые, как грех, Во серы смрад над воркованьем голубиным. И колокол другой, как малая нора, В которую ведут тишайшие карнизы, Подножием взлетал, как легкая гора, И, падая, летел вершиною не к низу… И вновь гремит вверх дном тяжеломерный звон, И, тяжестью своей исполнив мерность меры, – И преисполнившийся, — тяжко падал он Во голубиный смрад и воркованье серы.
