именно языкам (которые уже учишь, немецкий и французский), также геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрии и фортификации окончишь, отпиши к нам. За сим управи Бог путь ваш».
Меншиков приехал, назначил Алексею в спутники помимо дядьки Вяземского и учителя Гюйссена молодых товарищей — князя Ю. Ю. Трубецкого и графа И.Г.Головкина, вручил им петровскую инструкцию (вести себя за границей достойно, деньги тратить экономно и следить, чтобы царевич учился — не только наукам и по-французски, но и танцевать, и «на флоретах забавляться»), — и Алексей отправился. Очень он был рад, что вырвался из-под отцовского давления.
За границей Алексей наносил светские визиты, посещал невесту — кронпринцессу Шарлотту-Софию Брауншвейг-Вольфенбюттельскую (которая, впрочем, ему очень не понравилась), осматривал достопримечательности, лечился на водах. А учиться — почти не учился. С чем уехал — с тем и вернулся. И когда Петр решил по возвращении проэкзаменовать уже двадцатилетнего сына, Алексей пришел в ужас.
Особенно потрясло его требование отца представить изготовленные им чертежи. Мысль о том, что батюшка может заставить чертить в своем присутствии (нечего и говорить, что никакому черчению царственный отпрыск так и не выучился), вызвала у Алексея Петровича такой шок, что он решился… на самострел. Зарядил пистолет, поднес правую руку… но в последний момент смалодушествовал: руку отдернул и отделался лишь сильнейшим ожогом. Увидев наследника, обмотанного бинтами, Петр сжалился и экзамен отменил.
Тем образование Алексея и закончилось. Ну что ж, что выросло — то выросло, а первый блин, известно, комом.
Вольно или нет, но история воспитания Алексея Петровича послужила своего рода моделью для тогдашнего дворянского воспитания. Многие и многие дети петровской эпохи проделали сходный путь: и бессистемное воспитание, когда неизвестно было толком, какие качества воспитывать, и отрывочная, случайная по набору предметов учеба, и длинные перерывы между учебными периодами, и частые смены учителей, почти всегда людей далеких от педагогики. В обычай вошли и образовательные поездки молодых дворян за границу, часто бесполезные.
Впрочем, назвать царевича Алексея человеком невежественным было бы неверно. Он по-тогдашнему неплохо, даже не без изящества, писал по-русски, свободно владел разговорным немецким, был способен изъясниться по-французски, более или менее умел держать себя в обществе, имел представление о военном деле. Наверное, и от других наук кое-что засело в памяти. Главный порок, обнаружившийся в воспитании Алексея, он и сам весьма самокритично признавал в покаянном письме к отцу: «Природным умом я не дурак, только труда никакого понести не могу». Поэтому и обучение, писал он, «мне было зело противно, и чинил то с великою леностию, только чтобы время в том проходило, а охоту к тому не имел». Впрочем, и в этом пороке Алексей был не одинок. Трудолюбие в те годы никоим образом не являлось добродетелью русского благородного сословия.
Дальнейшая судьба Алексея Петровича была печальна. Постылая, вынужденная дипломатическими играми женитьба, раннее вдовство, вечное недовольство отца, требования которого полностью противоречили всей природе царевича — и его вялому, пассивному характеру, и традиционным вкусам.
В 1715 году Екатерина Алексеевна родила Петру, как он думал, нового наследника, и прежний — Алексей — окончательно впал в немилость.
Петр прислал ему «Объявление сыну моему», в котором после обвинений в лени и нежелании заниматься государственными делами содержалась прямая угроза: «…известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренозный, и не мни себе, что один ты у меня сын…»
Потом было безнадежное и отчаянное бегство Алексея за границу, его насильственное возвращение, фальшивое примирение, отречение от престола, пытки и смерть в двадцать восемь лет. В общем, плохо все закончилось.
Еще одна попытка нового по духу воспитания была предпринята в отношении юного Петра II, взошедшего на русский престол в одиннадцатилетнем возрасте.
По распоряжению Петра I его сын Алексей вступил в 1711 году в брак с кронпринцессой Шарлоттой- Софией Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Это был первый в русском царском семействе брачный союз с иностранкой — немкой и лютеранкой, — открывавший дорогу задуманному Петром «династическому наступлению» на Европу, призванному кровными узами связать династию Романовых с европейскими владетельными домами.
Естественно, что чувства жениха и невесты при таких политических расчетах ничего не значили. Алексей и Шарлотта крепко не любили друг друга и в равной степени тяготились своим союзом. История их совместной жизни была коротка: молодые постоянно ссорились, Алексей злился и пил, даже, как говорили, бил жену; Шарлотта злилась и страдала. Все же у них родилось двое детей. Через десять дней после вторых родов, приведших в жизнь сына Петра, двадцатиоднолетняя Шарлотта скончалась. Петр I симпатизировал невестке и, когда она умирала, дал ей слово лично позаботиться о сиротах (кроме новорожденного Петра, у Шарлотты оставалась дочь Наталья).
Слово свое царь-преобразователь сдержал. И хотя династическое будущее Петра Алексеевича-внука было в то время смутно, воспитывали его как полноценного царского ребенка.
Именно он, по-видимому, был первым царственным отпрыском, которым занимались не русские няни, а бонны-иностранки. Таких по именам известно две: сначала мадам Брианд, затем мадам Роо. После смерти последней в 1719 году новую «немку» выписывать не стали, а передали четырехлетнего Петрушу на руки дядьке Семену Афанасьевичу Маврину (впоследствии Маврин впал в немилость у светлейшего князя Меншикова и в самые первые дни по воцарении Петра II был отправлен в ссылку в Тобольск).
Серьезным учением Петра дед-император озаботился, когда мальчик был на восьмом году. В наставники был выбран домашний учитель, живший в доме А.Л.Нарышкина (племянника царя Петра), — Иван Зейкин (Зейкер), венгр по национальности. Петр отправил ему рескрипт: «Господин Зейкин! Понеже время приспело учить внука нашего, того ради, ведая ваше искусство в таком деле и добрую совесть, определяем вас к тому, которое дело начни с Богом по осени».
Зейкер занимался с великим князем до 1727 года, в основном языками — латынью, немецким и французским. Учиться маленький великий князь не любил, успехи делал скромные, зато с упоением играл в солдатиков и стрелял из игрушечных пушек, то есть обнаруживал истинно царские пристрастия к военному делу «Он один из самых прекрасных принцев, каких только можно встретить, — умиленно писал французский посол Лави. — Он обладает чрезвычайной миловидностью, необыкновенной живостью и выказывает редкую в такие молодые годы страсть к военному искусству».
В 1726 году пришедшая к власти Екатерина I назначила одиннадцатилетнего Петра — единственного отпрыска Петра I по мужской линии — своим наследником, и встал вопрос о коррективах в его воспитании. Теперь предстояло вырастить не просто «принца», но государя.
И воспитателем Петра Алексеевича был назначен один из выдающихся людей эпохи — Андрей Иванович Остерман (1687–1747). К этому времени он уже более двадцати лет жил в России и благодаря своим дарованиям, предприимчивости и трудолюбию успел сделать головокружительную карьеру. Остерман ведал русской внешней политикой, имел чины тайного советника и обер-гофмейстера, занимал посты вице-канцлера, сенатора и члена Верховного тайного совета.
Назначение воспитателем к наследнику — для Остермана это была не только важная ступенька в его карьерной лестнице, но и своего рода интеллектуальный и нравственный вызов. В век Просвещения вопрос о правильном воспитании идеального правителя занимал многие умы. Блестяще образованный Остерман хорошо знал и знаменитый трактат Лейбница «Воспитание
наследника», и книгу Фенелона «Телемак», и многие другие работы на эту тему, прекрасно представляя себе, что правитель должен быть «отцом своей страны» и своего народа, строгим, но
