оставлял последнее слово за собой: «Моя все-таки лучше, она — добрее!»
Как и для абсолютного большинства дворянских детей того времени, для Николая именно няня была главным человеком его детства — няня, а не родители. Мать Мария Федоровна при всех своих добродетелях не отличалась сердечностью и в отношениях с детьми на первое место ставила выполнение долга. Первые месяцы жизни сына она считала своим долгом ежедневно посещать его и проводила в детской каждый день от десяти до пятнадцати минут (столько же времени длился стандартный светский визит). После того, как Николаю исполнился год и ему «не опасна была перемена воздуха», сама она ходить в детскую перестала и требовала, чтобы ребенка приводили к ней в апартаменты — утром и вечером.
Мальчика привозили в коляске и держали в комнатах матери от получаса до двух часов. В это же время к матери приводили и других детей, так что Николай Павлович мог повидаться с братьями и сестрами. Позднее, когда Николаю исполнилось два года, эти посещения сделались менее регулярными, и бывало, что ребенок не видел мать по нескольку дней подряд. Как писал биограф Николая, «Николай и Михаил Павловичи в первые годы детства находились с своею августейшею матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости и даже боязни».
Подобные же отношения были с матерью и у других детей. Считая себя обязанной быть строгой и взыскательной, Мария Федоровна исключала из отношений с детьми и их персоналом шутки и ласки. Как вспоминала великая княжна Анна Павловна, когда мать входила в детскую, все в испуге замирали, вытягивались в струнку и напряженно ждали неприятностей. Когда же императрица уходила, все сразу ощущали легкость и свободу.
А к отцу Николай был очень привязан. Павел тоже не слишком часто посещал детей, но делал это всегда с удовольствием и, когда приходил, был легок и весел, много шутил, запросто усаживал нянек, не гнушался поднять какой-нибудь уроненный ими или детьми предмет или игрушку — вообще старался забыть о своем императорстве сам и заставить забыть окружающих.
«Отец мой нас нежно любил», — вспоминал Николай Павлович. Мальчик навсегда запомнил даже незначительные случаи, связанные с отцом: как во время парада «отец, бывший на коне, поставил меня к себе на ногу», как «однажды, когда я был испуган шумом пикета Конной гвардии, стоявшего в прихожей моей матери в Зимнем дворце, отец мой, проходивший в это время, взял меня на руки и заставил перецеловать весь караул», как «обер-шталмейстер граф Ростопчин от имени отца подарил мне маленькую золоченую коляску с парою шотландских вороных лошадок и жокеем», как «в Павловске я ожидал моего отца в нижней комнате, он возвращался, я пошел к нему к калитке малого сада у балкона; он отворил калитку и, сняв шляпу, сказал: „Поздравляю, Николаша, с новым полком, я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк“»…
Вообще память у Николая была выдающаяся: он помнил себя очень рано и со множеством подробностей. К примеру, встреча с А. В. Суворовым произошла, когда ребенку не было и четырех лет. Пораженный непохожестью Суворова ни на кого из знакомых, маленький Николай Павлович «осыпал его множеством вопросов» по поводу многочисленных наград, а генералиссимус встал на колени и «имел терпение все показать и объяснить».
Хорошо запомнил Николай и кратковременное пребывание в марте 1801 года в Михайловском замке, куда царское семейство переехало по настоянию императора Павла еще до завершения отделочных работ. «Когда нас туда привезли, — вспоминал Николай, — то поместили временно всех вместе, в четвертом этаже, в анфиладе комнат, находившихся не на одинаковом уровне… Наше помещение находилось над апартаментами отца, рядом с церковью… Помню, что всюду было очень сыро и что на подоконники клали свежеиспеченный хлеб, чтобы уменьшить сырость».
Естественно, что в память ребенка врезались и обстоятельства рокового 11 марта — последнего дня жизни Павла. Вечером, когда дети поднялись к себе и принялись за обычные игры, «Михаил, которому было тогда три года, играл в углу один в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он не колеблясь отвечал: „Хороню своего отца!“ Как ни малозначащи должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собой разумеется, запретили эту игру, но он тем не менее продолжал ее, заменяя слово „отец“ — семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало».
Ночью графиня Ливен разбудила мальчика; его спешно одели и свели вниз, где уже были сестры, маленький Михаил, потрясенная прислуга. «Караул вышел во двор Михайловского дворца и отдал честь. Моя мать тотчас же заставила его молчать… Вошел император Александр в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова; он бросился перед матушкой на колени, и я до сих пор еще слышу его рыдания. Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастьем опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, наших деревянных лошадок, которых мы там забыли».
Смерть отца, при всей своей трагичности, не потрясла Николая. Отец всегда был где-то в отдалении, существом полуреальным, а теперь просто переместился из действительности в мечту, в сферу дорогих воспоминаний и полумифических образцов. Всю последующую жизнь отец оставался для великого князя, а потом императора авторитетом и примером, которому он подражал во многих бытовых мелочах.
В год к Николаю приставили, помимо бонны, также двух гувернанток (на дворцовом жаргоне — «полковниц», ибо их покойные мужья находились в этом чине) — Юлию фон Адлерберг и ее помощницу г- жу Тауберт. Они поочередно дежурили при ребенке, следили за его здоровьем, заботились о его начальном религиозном воспитании и говорили с ним по-французски, чтобы осваивал язык.
Эти женщины, «няня-львица», воспитательницы Михаила и сестры Анны составляли непосредственное окружение будущего монарха, его детский мир. Брат и сестра, а также дети «полковницы» Адлерберг — Владимир и Юлия — были первыми товарищами по играм.
В этом смешанном обществе ребенку было хорошо. У них была уйма игрушек — помимо особенно любимых лошадок еще куча всякого оружия и воинской амуниции, мячики и воланы, масса книг с картинками. Великолепными игрушками были стулья и кресла — из них получались и дворцы, и кареты, и крепости. После поездки на коронацию Александра I в 1801 году любимой игрой детей надолго стала именно коронация: сестрица Анна была императрицей, а братья — ее верными рыцарями и придворными. Анну наряжали как умели: драпировали в занавеску, обвешивали бусами и хрусталиками от люстры. Потом она ехала в карете из стульев, а «придворные» гарцевали на палочках по сторонам… ну и так далее.
Летом, когда детей вывозили в Гатчину, Павловск или Царское Село, их игры переносились на воздух — и здесь конца не было военным баталиям, сопровождаемым громкими боевыми воплями, а также обширному строительству, к которому Николай Павлович пристрастился в самом нежном возрасте. Он старательно рыл песок и землю и «строил» домики для любимой няни или чаще (будущий военный инженер) — всевозможные «военные объекты»: крепости, гавани и мосты. А кроха Михаил (будущий артиллерист) с неменьшим упоением эти мосты и крепости разрушал. В игре Михаил отличался остроумием, насмешливостью и ловкостью, а Николай держался серьезно, властно, любил командовать и хвастаться.
Николай был вспыльчив и гневлив, порой дрался, но также был терпелив и настойчив в достижении цели.
Мальчики изживали присущую им обоим робость и страх перед стрельбой (их часто брали на учения, а нередко и провозили пушки под окнами великих князей, причем Николай поначалу пугался и прятался, но потом постепенно привык), а также застенчивость, для чего их брали на различные официальные церемонии. Первый такой «светский дебют» Николая произошел, когда он только что научился ходить — в год и четыре месяца. Его привели на «малый бал» в Павловске, где он даже «танцевал» с сестрицей Анной Павловной.
Оба великих князя были очень чувствительны, плакали из-за расставания с близкими людьми, огорчались, если любимая няня забывала их вечером поцеловать, чрезвычайно заботились о своих питомцах — канарейках, собачках, белках и зайцах. Последних всегда с охотой отпускали на волю и по этому случаю устраивали праздник. «Гуманность — первая добродетель, которую
надо воспитывать, особенно в великих князьях», — отмечал впоследствии их воспитатель Н. И. Ахвердов.
Осенью 1801 года настала пора переходить из женских рук в мужские. У Николая появились первые воспитатели — «кавалеры» Н.И.Ахвердов и П.П.Ушаков; через несколько месяцев мисс Лайон и другие
