Отдайте мне ваших детей!

Наконец Шульцу доставили тощий конверт со штампом канцелярии председателя. В конверте содержалось приглашение на «музыкальный вечер», который будет устроен в честь новоприбывших в Доме культуры на Кравецкой улице; Арношт Шульц решил сходить вместе с дочерью. Шел он туда со смешанными чувствами, без особых надежд, а вернулся, по его собственному выражению, «удрученным». Вера описывает это событие в своем дневнике, который она вела более или менее регулярно:

«Ревю в Доме культуры.

Первыми нас встречает группа politsajten с нарукавными повязками и дубинками (!); они велят нам отойти в сторону — дать дорогу bonoratiores.

Я предполагала, что в гетто существует иерархия, но не настолько же! Как будто нас пригласили только затем, чтобы продемонстрировать нам наше ничтожество!

Как арестанты за решеткой, мы стояли и смотрели, как прибывают здешние honoratiores. Я увидела самого Румковского — угрюмого седого человека, похожего на напыщенного императора во главе преторианцев. Его явление было бы смешным, если бы все в зале не встали и не принялись аплодировать.

Потом началось представление. На сцене — рисованное изображение синагоги. Перед ним суетятся актеры, перебрасываясь громкими репликами. Так как публика смеется, это, вероятно, какие-то шутки, но я не понимаю ни слова. Все на идише.

Выступление перемежается музыкальными номерами. Госпожа Б. Ротштат исполняет на скрипке несколько „легких романсов“ Брамса, ей аккомпанирует на фортепиано господин Т. Рыдер. Госпожа Ротштат играет поразительно хорошо, несмотря на нарочитость движений. Неловко только за публику. Неужели слушатели должны так бурно выражать восторг, чтобы доказать, что они настоящая публика?

Потом настает великий час — час председателя, господина Мордехая X. Румковского. В помещении гробовая тишина, и становится ясно: на самом деле все пришли, только чтобы послушать его.

Он поворачивается к нам, стоящим далеко позади всех, но обращается к нам не по-немецки, а на идише, что моментально делает его речь бессмысленной — идиш понимают очень немногие из нас. Может, это и хорошо, что мы ничего не поняли — я потом догадалась, что старик, как его здесь называют, посвятил основную часть своего выступления тому, чтобы обозвать нас „хапугами“ (мы не сдали драгоценности в „его“ банк), выругать за то, что мы не явились на рабочие места, которые он организовал для нас (это, конечно, не относится к папе!); он объявил, что, если мы не подчинимся его правилам, он немедленно прикажет депортировать нас — куда? куда? Неужели он не понимает, что нас и так только что депортировали?»

* * *

Через два дня после «представления» в Доме культуры председатель лично появляется на Францисканской. Первыми его замечают женщины и дети возле уборных, точнее — дети замечают белую лошадь, запряженную в коляску председателя; лошадь с фырканьем останавливается у широких ворот. На миг кажется, что председателя поглотило море кепок и беретов, которое вдруг окружило его. Но возникшие тут же телохранители при помощи кулаков и дубинок оттеснили людскую массу назад, и председатель продолжает свой визит.

Первым делом председатель инспектирует уборные и длинный ряд стиральных корыт, составленных у входа в подвал, потом вместе с телохранителями начинает подниматься по истертой мраморной лестнице. Он проходит один коридор за другим. Везде, где висит верхняя одежда или сложены горой чемоданы и вещевые мешки, он приказывает убрать разбросанное. Чемоданы, мешки, дамские сумочки — все открывают и осматривают. Где-то в школьных классах душераздирающе кричит пожилая женщина: один из телохранителей взял нож и резкими энергичными движениями вспарывает матрас, на котором она только что лежала.

Со всех концов здания сбегаются мужчины из недавно образованного отряда самообороны, одним из первых прибегает бывший заведующий клиникой на Виноградах доктор Арношт Шульц.

ШУЛЬЦ: Господин Румковский, будьте любезны немедленно прекратить этот произвол.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы кто?

ШУЛЬЦ: Шульц.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Шульц?

ШУЛЬЦ: Мы встречались. Просто вы забыли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А, профессор Шульц… Вам, врачу, следовало бы знать, что в неубранную одежду и неупакованные вещи могут наползти вши.

ШУЛЬЦ: Сожалею об этом упущении, господин председатель. Оно будет немедленно исправлено.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (показывает пальцем): Вот это вынести во двор и сжечь.

ШУЛЬЦ: Господин Румковский, вы не можете так распоряжаться чужим имуществом.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Кто здесь устанавливает законы — вы или я?

ШУЛЬЦ: Но это же дикость.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я считаю, что несу личную ответственность за неукоснительное соблюдение санитарных правил, установленных в гетто. Единственное, что я увидел во время сегодняшней инспекции — помимо того, что вы открыто игнорируете мои правила и предписания, — это источники инфекции, которую вы сознательно разводите в колонии.

ШУЛЬЦ: Если вас, господин Румковский, беспокоит риск инфекций, вам следовало бы проследить, чтобы у всех имелось достаточно марли и бинтов, а также за чисткой выгребных ям.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Может быть, там, откуда вы приехали, туалеты и были чище.

ШУЛЬЦ: Даже животных не кормят тем водянистым супом, какой вы даете нам. Хлеб заплесневелый. К тому же жизни женщин и детей угрожают грабители, которые пробираются с улицы среди бела дня. Не далее как несколько дней назад в кабинет, где хранятся медикаменты, ворвался дерзкий вор. Деньги, одеяла, кастрюли — все крадут у нас из-под носа.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если нужно, моя Служба порядка в вашем распоряжении.

ШУЛЬЦ: Прошу прощения, но вашей Службе порядка грош цена. Мне случалось видеть кое-кого из ваших людей. Они сопровождают подводу с продуктами; но у меня такое чувство, что они скорее смотрят, чтобы мы не стащили суп, а не чтобы нас не обворовали. Поэтому нам пришлось организовать собственную гвардию!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ваша так называемая гвардия с этого момента распущена.

ШУЛЬЦ: Вы не можете запретить нам защищать себя.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В гетто существует полиция, и она подчиняется мне. Любую попытку организовать что-то еще я рассматриваю как измену. Вам известно, как у нас в гетто карается измена?

ШУЛЬЦ: Вы нам угрожаете? Угрожаете?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Угрожать нет причины, многоуважаемый доктор Шульц. В ваших глазах я, быть может, не более чем король выгребных ям. Но одно я знаю точно. Мне достаточно сделать один- единственный телефонный звонок — и вас вместе с семьей депортируют из гетто в двадцать четыре часа. Но я не стану звонить. Я прощу вам вашу наглость. На этот раз.

Тем временем люди Гертлера стаскивали во двор чемоданы и неубранную одежду, поливали бензином и жгли. Через несколько секунд пламя поднялось до второго-третьего этажа; люди, высунувшись из окон, округлившимися глазами следили, как поднявшаяся над костром черная туча расползается прямо перед фасадом. Несколько семей потом сообщили, что, помимо чемоданов и предметов одежды, они лишились драгоценностей — золотых цепочек, брелоков и колец. К тому же один из жильцов колонии