новые земли, разведать, где лучше живется, где кому оставаться на следующую зиму.
Но сейчас казалось, будто ничто земное не привлекало и не интересовало эту стаю, ибо, долетев до широкой поляны и поймав крыльями нагретый над ней ток теплого воздуха, она стала подниматься пологими витками вверх. В ее кружении не было ничего зловещего. Наоборот, оно восхищало. Лет за двадцать до этого утра я видел в приаральской пустыне ранней весной стаю орлов в таком же полете и не мог отвести от нее взгляд, пока огромные птицы не растворились вдали. Ворон — не орел, но стая производила то же впечатление, и я, не отводя взгляда, смотрел, как большие, с метровым размахом крыльев птицы превращались на полуторакилометровой высоте в черных пташек, готовых вот-вот растаять в густевшей дымке, и может быть поэтому не обратил внимания на действия самца из вороньей пары.
Он заметил и узнал своих врагов раньше меня. Ему бы пропустить эту шайку, не выдавая себя. Но в это утро, видно, его так распирала собственная отвага, что, глядя на поднимавшихся воронов, он бросился на них, чтобы отогнать подальше. А те, не обращая внимания на его дерзость, молчаливо и спокойно легко уходили вверх.
Но внезапно от этого кружила отделились два маленьких силуэта, потом еще два, еще, еще... и к земле в парном пикировании понеслись все сорок шесть воронов. Словно сговорившись, они выбрали мишенью для какой-то неразгаданной игры воронье гнездо. Обрывая пикирование у вершин дубов, пара за парой взмывала вверх. Может быть, этим озорством все и закончилось бы, если бы ворона-самка не допустила тактической ошибки. Она оставила гнездо, чтобы помочь обезумевшему от злости и отчаяния самцу.
За несколько секунд в ее гнезде не осталось ни одного яйца. Вороны выхватывали их на лету, не становясь на помост, и, кажется, на лету и проглатывали, выплевывая скорлупки. Это была не игра, не развлечение, а согласованные действия единой стаи, которая и не собиралась улетать, пока не завершила ограбление семьи «сородичей». Один на один или пара на пару ворон, конечно, не отобьется от разозленной вороны и обратится в бегство. Но против стаи хозяева были бессильны и не могли помешать врагам в том деле, которым грешат в птичьем мире сами.
В мае, когда у ворон в гнездах подрастают птенцы, они житья не дают ворону, не позволяя ему ни свободно охотиться, ни разбойничать, и ворона только высота спасает. В чистом поле одна ворона может посадить на землю и держать сколько угодно долго, пока ей кто-нибудь не помешает, пару воронов. Усевшись на высоком омете, столбе или дереве, она не дает им взлететь, потому что у ворона в воздухе все-таки есть преимущество. Хорошо, что у других ворон в эти дни в гнездах птенцы, и они не полетят со своих участков на самый отчаянный призыв соседей, а то бы ворону пришлось совсем туго.
Так что ворон и ворона — извечные враги. Ворону, залетевшему с голоду на свалку, кусочка не удается схватить. Гонит его воронье, как отверженного.
А вот с другой родней, с грачами, ворон может жить бок о бок, в ладу и мире, гнездясь, пусть изредка, прямо в их колониях. В иные весны в степных грачевниках к прилету грачей у ворона в гнезде уже есть птенцы. И настолько мирно уживаются эти птицы, что жизнь семьи воронов в колонии бывает спокойнее, чем жизнь отдельно живущих пар. И гнездо их ничем не отличается от старых грачиных построек пудового веса (возможно, что вороны пользуются трудами родственников). И сами они не выделяются в общей массе таких же черноперых птиц, и голоса их теряются в беспрерывном грачином гаме. Главное условие такого мира, наверное, в том, что не заглядывает ворон в грачиные гнезда даже тогда, когда есть у него возможность сделать это незаметно и безнаказанно. У него хватает сообразительности не раздражать соседей в то время, когда спокойствие необходимо в собственной семье.
Самец и самка одной пары верны друг другу и месту, где поселились, всю жизнь, и если их первое гнездо цело, они выводят птенцов из года в год только в нем, делая основательной постройке лишь небольшой ремонт в середине зимы.
Испокон веков там, где есть лес, селились семьи воронов на крепких дубах, соснах, осокорях, в безлесных местах — на обрывах и скалах. Сейчас, когда в полях и лесах расставлены сотни тысяч столбов и мачт высоковольтных линий, вороны стали мостить гнезда на переплетениях креплений и растяжек: ветром не свалит, снизу никто не взберется. Зато открыто оно всем стихиям. Снеся первое яйцо, самка уже не вольна покинуть гнездо даже на несколько минут. Морозы последней недели февраля, мартовские метели, гололеды и холодные дожди могут мгновенно остудить яйца, погубив под их скорлупой начинающуюся жизнь.
Воронята появляются на свет с теми же промежутками во времени, с которыми были отложены яйца, или даже с большими. Так что последний иногда вылупляется, когда первому уже неделя и даже полторы. А это в птичьей жизни много: разница в росте может быть двойной и даже тройной. Но еще до того, как воронята начнут пробовать крылья, она исчезнет, и на глаз не определить, кто в выводке старший, кто младший. Ходят такие по решетчатой опоре, как матросы по реям, осматривая степь почти с высоты птичьего полета.
Поздней осенью распадаются семьи воронов. Один из птенцов иногда остается с родителями, а остальные собираются в стаи и ведут кочевую жизнь в течение полутора лет. Это единая стая осторожных и умных птиц, не допускающих никаких оплошностей. Пролетая на огромной высоте, они сверху видят обстановку и опускаются в самых безлюдных местах на охоту или кормежку — ловить сусликов в степи или ковырять потерянные на полевой дороге кукурузные початки. И даже в заповедниках эти умные птицы не становятся доверчивее.
Зима для ворона короче, чем для других домоседов. Он первый, не принимая всерьез злые февральские метели, опережая даже филина, приступает к гнездованию. Корма в конце зимы ворону всегда хватает: то олени замерзнут в глубоком снегу, то кабан, то лось раненый околеет — мало ли зверья за зиму гибнет, какой бы она не была. Ворон всеяден, но всему предпочитает живую добычу, свежую, свою или убитую кем-то другим. В пору золотой осени, в разгар оленьих турнирных боев, ранним утром каждого дня вороны прежде всего облетают лесные урочища в надежде найти еще не остывший труп неудачника- рогача. Зимой взрослых зайцев убивают, весной и летом — зайчат.
В голосе ворона какая-то особая солидность. Его крик нельзя назвать карканьем, ибо в нем отчетливо слышится «у». Звуковые сигналы разнообразны, порой понятны даже их интонации, а через них и эмоции птиц. То это громкое, гортанное круканье, то короткий, словно бычий, «мык», то резкий, как гонг, удар, то похожий на орлиный клекот. Одиночки в полете молчат редко. Пара «переговаривается» всегда, как бы обсуждая, советуясь или вспоминая. «Крук-крук-крук», — грубовато произносит самец, и самка откликается следом: «крок-крок-крок». Так в семье, а в стае птицы довольно молчаливы. Утром окликнут своих, потому что ночевали все порознь, а весь день как немые.
Пересмешничеством вороны не занимаются, но, живя в клетках или вольерах, могут, развлекаясь, весь день истязать слух блеянием козленка, отлученного от матери, или отвратительным звуком выдираемого из сухого дерева ржавого гвоздя. Могут весь день кричать пролетающим мимо грачам по- грачиному, воронам — по-вороньи. Крик этот столь натурален, что не все вороны принимают его за подделку.
С вороном связаны древние поверья. Каких только былей и небылиц, наивных и зловещих, о нем не знает молва, какие только качества ему не приписываются. Таинствен, умен, понятлив, смел, осторожен и независим, молчалив, но не безмолвен, строг, силен, но не драчлив, и поговорка «Ворон ворону глаз не выклюет» совсем не иносказательна. Голос его, как понятный разговор, как заклинание. В темном наряде ни пятнышка: черен с отливом до последнего перышка, до кончиков когтей, и даже его научное название Corvus corax — без всяких эпитетов и составлено из латинского и греческого слов, каждое из которых означает «ворон».
Я все-таки не поленился и побрел к тому месту, где стояла на снегу черная птица. Не было там торчащих из-под снега обглоданных костей, не было клочьев шерсти. Был маленький кусочек кукурузного початка без зерен. А ворон, уже не один, а в паре, летел далеко. Поземка стерла границу между землей и небом, скрыла дальнюю черноту леса. Начиналась метель. Ей навстречу улетели оба ворона. А вокруг стало еще пустыннее перед наступавшей стихией.
В зимнем поле
