запутали бы любого следопыта, пожелай он отыскать по ним «своего» зайца. Зато вспугнуть затаившегося зверька можно было из-под любого кустика полыни или низкорослого ивнячка. За два часа неторопливой охоты восемь человек (четверо загонщиков и четверо у сетей) поймали двадцать зайцев.
Линия загонщиков была такой редкой и растянутой, что не все поднятые русаки бежали к сетям. Чуть ли не половина вспугнутых в тот день зайцев осталась на свободе, разбежавшись по сторонам. Удирали они не по снежной целине, а по своим тропам. Отбежав немного, почти каждый останавливался на бугорке, поднявшись столбиком, быстро оценивал обстановку и, оправившись от первого испуга, довольно спокойно скакал отыскивать новое место, где можно было отлежаться до еще далекого вечера.
Но один из прорвавшихся вместо того, чтобы остановиться и осмотреться, шпарил почему-то прямиком к дальним зарослям высокой ольхи у ручья. Он с такой быстротой проносился лощинами и вымахивал на бугры, что казалось, будто скачет не один, а несколько зайцев. И только когда заяц, не выбирая пути, пронесся мимо меня, увидел я гнавшегося за ним беркута, за которым едва поспевала одиночная ворона. Орел был немолод, а значит, опытен в охоте. Скорость погони была больше скорости отчаянного бега зверька, который казался обреченным. Беркут уже вытянул вперед когтистые лапы, намереваясь перехватить зайца на вершине бугра. Фигура орла закрыла беглеца. Снег взметнулся в том месте, где окончилась погоня. Ворона, словно по инерции, пролетела еще немного и опустилась на тополь, стоявший в сторонке. А через несколько секунд взлетел и уселся на тот же тополь беркут. Без зайца. И ворона посмотрела на этого властелина с явным разочарованием и осуждением: как же, мол, так? Упустил верную добычу.
Как заяц увильнул от верной смерти, я не видел: крылья орла закрыли финал погони. Но снег, как фотоснимок, сохранил то неуловимое мгновение. Орлу схватить бы зайца на прыжке, то есть в воздухе, и тогда был бы он с добычей. А он просчитался, упав на жертву в тот миг, когда заячьи ноги уже отталкивались от опоры. И остались на бугорке только отпечатки крыльев: двумя веерами клинков врезались наискось в жесткий, слежавшийся снег крепкие маховые перья. Когда орел взлетел снова, заяц был уже около зарослей ольхи, и гнаться за ним было бесполезно. Почти так же упустил орел и второго русака.
Но если первый ушел от орла только из-за его просчета, побывав скорее всего в такой переделке впервые в жизни, то второй сделал это с какой-то отчаянной лихостью. Как только орел вытягивал лапы, намереваясь запустить когти в заячью спину, русак одним прыжком менял направление, и хищник, теряя на вираже скорость, немного отставал. Если бы в песках не было никакого укрытия, заяц проиграл бы, несмотря на все уловки. Но на последнем рывке он вонзился в раскидистый и густой куст колючего боярышника, сквозь переплетение ветвей которого не только беркуту, а и вороне пробраться непросто.
Для зайца страшнее любого орла ястреб-тетеревятник, потому что от его когтей нет спасения. Преследуемый им заяц в страхе готов спасаться даже в лисьей норе, лишь бы попалась она ему на пути.
А может ли ястреб напасть на взрослого русака, на зверя, вчетверо тяжелее себя? Может. И не только в голодном отчаянии, а специально выискивая жертву. За день до выезда на отлов зайцев отправились мы проверить фазаньи кормушки, подсыпать в них зерна. Проехав через старый, запущенный абрикосово-вишневый сад, окруженный строем пирамидальных тополей, все сразу увидели четырех русаков, что было духу бежавших в нашу сторону. Скакали они врассыпную, но причина паники должна была быть одна. Ни браконьеров, ни бродячих собак в этих местах не было, и для охоты этот день был закрыт. Зайцев мог поднять лишь дикий хищник.
Так оно и оказалось. Вслед за ними, не спеша, словно выбирая, которого хватать, летел крупный тетеревятник. Зайцам оставалось до тополей метров двести, как вдруг один из них исчез, будто провалился средь чистого поля. Остальные продолжали бежать, но хищник постепенно отставал от них. И тут стало заметно, что у тетеревятника отвисает туго набитый зоб: ястреб летел с охоты. Уже сытый, направляясь к месту отдыха, пролетал он над бывшей бахчой и выпугнул из реденького бурьяна четверку отлеживавшихся там русаков. Не выдержали у зайчишек нервы, и припустили они к саду, к спасительным непроходимо- непролазным зарослям терна, не замечая того, что тетеревятник, наверное, и не смотрел на них. А один юркнул в присыпанную снегом бетонную трубу, которую оставили в поле. Когда я заглянул в дыру, просвет в трубе был закрыт сидевшим там зайцем. Он даже не пошевелился, когда, смахнув снег, я похлопал по гладкому бетону ладонью. Следов у обоих концов трубы было достаточно. Видно, зайцы в ней отсиживались не раз. И под вечер, возвращаясь домой, мы по свежему следу узнали, что спасавшийся от ястреба заяц был вторым, а первый сидел там с утра.
В феврале 1953 года, когда я начинал охотиться на зайцев, один русак показал, как можно уйти невредимым из лисьей пасти. Было это в Казахстане, в песках между Аральским морем и Мугоджарскими горами. Зима выдалась для тех мест на редкость снежной: уже в декабре заваленные снегом пески были почти непроходимыми для пешего человека. А зайцев там было не сосчитать! Попробовал охотиться верхом, но полудикие степные лошадки все как одна оказались настоящими союзницами зайцев. Они были послушны, пока ружье было за плечами или под коленом. Но стоило только немного приподнять стволы, как лошадь в испуге начинала крутиться на месте, и прицелиться и попасть в скачущего зайца было невозможно. Увидев мою «джигитовку», пастух-казах сказал: «Возьми верблюда. Верблюд ничего не боится. На него можно пушку ставить».
Охотничье утро выдалось без солнца, ветра и мороза. Рослый, с роскошной гривой-подвесом верблюд даже петь пробовал от хорошего настроения. Первую жировку — место, где кормился заяц, отыскали быстро. Русак истоптал почти круглую площадку метров пяти в диаметре. Но ни одного следа в сторону от этой площадки не было. Словно улетел заяц. Пока я гадал, куда девался заяц, верблюд стоял равнодушно, однако, когда я тронул его с места, он как-то неуверенно, с опаской чуть переступил вбок и стал снова. Такое непослушание не в верблюжьей натуре. Я посмотрел вниз: маленький зверек лежал прямо под огромным брюхом верблюда-великана. Видел его верблюд, когда шагнул через него? Конечно! Но сейчас не видел и не мог сделать нормальный шаг, чтобы не наступить ненароком на живое существо. Хотел я того смельчака кончиком нагайки пощекотать, да показалась мне в спокойном взгляде верблюда укоризна: «Оставь его!» У этого зайца, правда, выбора особого не было: бежать по глубокому, рыхлому снегу было не менее рискованно, чем оставаться на месте. И он позволил верблюду перешагнуть через себя, не уступил ему дорогу, не шевельнулся, чтобы не наступили ненароком на него, маленького и беззащитного. Такой имел право жить.
Верблюд шагал вдоль песчаной гряды уже, наверное, час, а нигде больше не было ни единого заячьего следа. Тоже загадка: ни одного зайца там, где были десятки. Ведь не мор же прошел среди них! Но тут в разрывы туч стало выглядывать солнце, появились тени, и стали заметны присыпанные снегом ямки. Значит, ходили, кормились русаки вечером и в первую половину ночи. Значит, где-то здесь и лежат под снегом. Уж очень не хотелось ехать обратно с пустыми руками, и, поднявшись на бугор повыше, стал я в бинокль искать следок посвежее.
По дальнему, пологому склону шла лиса. Вернее, не шла, а плыла по снеговой пелене, оставляя за собой голубоватую борозду. Красивое это зрелище, когда по сверкающей белизне идет красный зверь. Но шел этот зверь явно по невидимому мне следу: лиса искала зайца. А почему бы не посмотреть, что у нее получится? Тем более, что ей никто не мешал, а на нас она и не взглянула ни разу. Обшаривая в бинокль склон впереди лисы, увидел я желтоватое пятнышко на нем и чуть заметную тень от бугорка или валика снега. Ясно: там зарылся заяц, туда шла лиса. Еще шаг. Еще. Сейчас будет схвачен беспечный косой. Но как только лисий нос приблизился к желтоватому пятнышку, снег перед ним бесшумно взорвался. Заяц вырвался из своего убежища, перемахнул через лису и комком покатился по склону, чуть забирая кверху, к его гребню. И уже на последних перед гребнем буграх, там, где снег был не такой глубокий, разглядел я, что вместо пышного хвоста-цветка у зайца краснел голый прутик. Стало быть, лиса успела извернуться и на лету цапнуть выскочившего зайца. Но в ее пасти остался только клок густой шерсти вместе с кожей с хвоста. Куцый хвостишко спас хозяину жизнь. Лиса чуть замешкалась, выплевывая его, и безнадежно отстала от зайца.
Желтизна на том месте, где прятался русак, была песком. Заяц выкопал полунорку-полупещерку на склоне, засыпал вход изнутри снегом, оставив узенькую щелку для наблюдения за собственным следом, чтобы видеть, кто подойдет по нему. Ну, и песка немного выбросил. Лису он, конечно, видел, но рисковать не стал, потому что лежал головой в ее сторону. Тут был свой расчет: выскакивать навстречу нельзя,
