«искажение» и предпочитала живописи фотографию, которая отражает все плоско и «точно».
Императрица не знала, что европейцы танцуют под музыку, думала, будто западные танцы — всего лишь непристойные прыжки мужчин и женщин по комнате, видела в европейских этических нормах некую варварскую противоположность конфуцианскому принципу сыновней почтительности. «Это правда, что иностранцы совсем не уважают своих родителей; что они бьют их и даже выгоняют из дома?» — спрашивала она.
Список таких анекдотических ситуаций, убеждений или вопросов можно продолжать до бесконечности, однако важнее подчеркнуть, что Цыси имела весьма смутное представление не только об иностранных, но и о внутренних делах: «Никуда не выезжая за пределы своих столичных дворцов, она не была знакома с жизнью и бытом китайского народа и обо всех событиях в стране судила лишь по тенденциозным в болыпинстве своем докладам и меморандумам столичных и провинциальных сановников».
И подобный человек, «компенсировавший» свое невежество хитростью и жестокостью, к сожалению, обожествлялся, причем весьма долгое время. Это отразилось в многочисленных титулах Цыси, которые можно перевести следующим образом: Милостивая, Благодетельная (Счастливая), Главная, Охраняемая, Здоровая, Глубокая, Ясная, Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная, Лучезарная. Эти титулы или, точнее, один огромный титул из шестнадцати иероглифов складывался постепенно; с каждой «заслугой» либо юбилеем к предыдущим иероглифам добавлялось еще два, а каждый из этих иероглифов приносил Цыси не только дополнительную славу, но и вполне ощутимый годовой доход: сто тысяч лянов, или примерно двадцать тысяч английских фунтов. Таким образом, весь титул, сложившийся к семидесятилетию императрицы, давал ей ежегодно миллион шестьсот тысяч лянов.
«Будничное» название Цыси было — Великая императрица, однако в Китае, где едва ли не все регламентировалось, так могли именовать государыню главным образом простолюдины и евнухи. Иногда они называли ее Старой или Почтенной буддой (этот титул был выдуман льстецом Ли Ляньином), а княжны и фрейлины — Почтенным или Старым предком, особенно в последние годы жизни Цыси. Император и императрица величали ее Отцом родным.
Слова «отец», «предок», да еще с эпитетом «старый», могут показаться весьма сомнительной любезностью для женщины, но, во-первых, вдовствующая императрица всегда старалась подчеркнуть свою силу и отнюдь не возражала, чтобы о ней говорили в мужском роде; во-вторых, в Китае, где, по конфуцианским традициям, существовало беспрекословное подчинение младшего старшему, даже женщины гордились солидным возрастом, и, в-третьих, слова «Почтенный» или «Старый предок» подразумевали, что Цыси положила начало новой семейной ветви, в действительности не существующей.
Кстати, этот титул тоже приносил императрице некоторую практическую выгоду. В романе Сюй Сяотяня есть такая сцена: когда Ли Ляньин советует Цыси приглашать во дворец актеров, она сомневается, не нарушит ли это заповедей предков. «Но ведь вы сами предок!» — услужливо возражает Ли Ляньин, и все препятствия сразу отпадают.
В спальне Цыси стояло множество стульев, которые все считались маленькими тронами Великой императрицы.Дело в том, что, если государыня садилась на какой-нибудь стул, его сразу же называли троном и не разрешали пользоваться им никому другому без ее специального распоряжения. Сама Цыси считала такой порядок вполне естественным, однако понимала, что иностранцам он вряд ли понравится. Когда одна американка случайно уселась на стул, осчастливленный прикосновением Цыси, вдовствующая императрица была очень недовольна этим, но не упрекнула иностранку, а просто отозвала ее в сторону.
К тем забавным деталям, которые сообщались выше о портретах Цыси, стоит добавить, что вначале К. Карл хотела писать небольшой портрет, однако ее величество усмотрела в этом недостаточное уважение к себе и потребовала, чтобы холст был увеличен в несколько раз. После окончания работы, «прежде чем вынести портрет из дворца, была устроена церемония с земными поклонами, в которой участвовал даже несчастный император. А когда портрет везли по улицам, перед ним преклонял колени весь народ».
В действительности далеко не все китайцы так обожествляли Цыси, но об этом будет речь в следующей, последней главе. Сейчас я рассказываю, казалось бы, не очень значительных вещах, о разных мелких подробностях, однако без них невозможно составить по-настоящему выпуклое представление о самом характере жизни в Китае той эпохи. Впрочем, многие из этих колоритных черт, как мы уже знаем, перешли и к более поздним периодам.
СОПРОТИВЛЕНИЕ ИМПЕРАТРИЦЕ
Да, Цыси присвоила себе почти безграничную власть. С тем большим уважением наблюдаешь, как велика была оппозиция ей в условиях жесточайшего деспотического режима. Здесь и народные восстания, и деятельность реформаторов, попытавшихся устранить Цыси, и революционное движение, и заговоры одиночек, и выступления так называемых цензоров, которые имели официальное право на критику, но с которыми тем не менее часто расправлялись. По словам Хасси, императрица «боялась цензоров всю свою жизнь. Некоторых из них она смещала, судила, даже казнила, однако оставшиеся в живых и не утратившие твердости критиковали ее еще суровее».
Поскольку именно такие одинокие смельчаки известны нам меньше всего, стоит сказать о них подробнее. Еще при Ань Дэхае цензор Цзя До обвинил двор в расточительстве и в засилье евнухов. Вдовствующая императрица сразу издала указ о расследовании, снискала себе похвалы окружающих, а сама продолжала заниматься своим делом. Но вскоре цензоры Шэнь Хуай-кан и Яо Байчуань выступили против восстановления Парка радости и света, считая это совершенно ненужной тратой средств; к цензорам присоединился сановник Вэн Тунхэ, что позднее явилось одной из причин его разжалования.
После гибели Алутэ цензор Гуан Ань подал ко двору протест, фактически обвинив Цыси в убийстве, и тут ее величество не выдержала: чиновник лишился своего места. Еще более активные меры потребовались от нее через три года, когда другой цензор, У Кэду, покончил с собой на могиле Тунчжи и Алутз, оставив резкий меморандум о незаконном выборе наследника. Чтобы нейтрализовать влияние этого самоубийства, Цыси пришлось устраивать многочисленные жертвоприношения и открыть несколько ярмарок, доходы от которых были розданы бедным.
Цензора Ту Жэньшоу, осмелившегося поддерживать реформаторские меморандумы, императрица в 1889 году сместила с должности. Правда, в 1901 году она восстановила его на службе, но сделала «заместителем начальника управления дворцовых банкетов», то есть презрела склонность Ту Жэньшоу к критике. И все-таки протесты не прекращались. Даже Кан Ювэй, который не был цензором и не имел официального права на обличения, решался говорить в лицо Цыси и Гуансюю такие слова: «Почему вы не принимаете мер для необходимой обороны государства, а только швыряете деньги на постройку роскошных дворцов? Почему не трудитесь, добиваясь порядка в государственных делах, а ведете праздную, разгульную жизнь?».
Выше я уже упоминал о евнухе Коу Ляньцае, погибшем из-за дерзкой речи перед Цыси. По некоторым данным, он начал обличать вдовствующую императрицу в :1906 году, но та сначала выгнала его, решив, что евнух просто сошел с ума. Тогда Коу передал своим родственникам записи, которые он вел во дворце, и вручил Цыси письменный меморандум, видимо, сразу уничтоженный, поэтому его точного содержания никто не знает. Говорят, что в нем были и обвинения в разврате, и «просьбы» не притеснять императора, поберечь скудеющую казну и страдающий народ, остановить строительство Парка согласия, прекратить постоянные спектакли при дворе, не проводить во дворец железную дорогу, сместить капитулянта Ли Хунчжана. Правительница страшно разгневалась и велела забить Коу Ляньцая до смерти. Хотя ему было всего восемнадцать лет, он пошел на казнь, не дрогнув.
Тут ничто не вызывает особых сомнений, кроме даты—1906 год. Дело в том, что Сюй Сяотянь приурочивает гибель Коу Ляньцая к дворцовому перевороту 1898 года. Конечно, от художественного произведения не надо ждать скрупулезной хронологической точности; но ведь о казни Коу пишет и Лян Цичао в работе конца XIX века. Роман снова оказывается достовернее некоторых исторических документов, так что я процитирую его, а окончательную проверку изображенного события оставлю историкам:
