Постигнуть устройство большой млекомашины (исполинской автодоилки) или хотя бы проникнуть в устройство малейшего, единственного ее соска, требует колоссальной усидчивости и огромных умственных усилий. Непосвященный, пытающийся понять хоть что-то в ее устройстве, – как безграмотный старатель, слепо тычущийся в поисках золотой жилы. Только бессмысленное, иррациональное везение может подарить ему хоть крупицу золота.
В это молчаливо и свято верят по сей день в Тетерове, Польквице и Шоппенштедте, что в Черногорье, близ Комковице. Потеряйникс Черногорский, в свое время изъездивший тамошние забытые богом края и видевший в действии чудовищное устройство, о котором идет речь, писал: «…самые наши причудливые фантазии превосходит тот удивительный факт, что машиной этой можно доить саму Вселенную!»
Прежде всего представим себе покоящуюся, бездействующую и потому наиболее доступную для визуального изучения млекомашину. Подвижные ее части, застыв, сияют. Трубы и отверстия, обреченные на полное бездействие, стали воплощением сосательности, жадной, ищущей, лишенной вожделенного и искомого глотки. Однако неподвижность эта, как показывает опыт, обманчива: полностью автоматическая, утонченная Ка-ша, представляющая собой благопристойную, уважающую себя машину, построенную по древнему, освященному традицией образцу, распрыскивает свое молоко посредством опасного внутреннего паразита, Варцаба Аахца, чьей матерью она могла бы быть. А его суровый трансформатор, де Хрумп, воспрещает всякий контакт с Варцабом, что нетрудно понять, принимая во внимание его эгоистичную климактеричность. Доить Вселенную с де Хрумпом – дело почти безнадежное. Разумеется, переносит он свою долю не безропотно: «О умственный провал! О оскорбление мозгу! Я плюю на тебя! Я любим силой дождя, когда Варцаб уже сгнил! Мерзкий умоянец! Провижу я: сгорят сопротивления, отключится ток, падут обломками оправы и консоли. Ликует паразит, смазав мне фаллос сывороткой, иссекши мне крайнюю плоть, истощивший мою нежную, юную мошонку! Но не испражнюсь я в бессилии!»
Умолк трансформатор, лишь в катушках его зиждется слабый звук, но разве катушки способны говорить?
Однако, парадоксальным образом, они говорят: «Солнце стоит позади нас, и потому наши тени предшествуют нам. Мы – великое событие этого мира». Так в своих завлекательных рассказах непреклонные катушки с мягкими проводами и комическими изречениями заботятся о наполненном и веселом досуге (до шестнадцати лет – воспрещается).
Разумеется, они не знают о слабости Варцаба Аахца. Он предрасположен к мальгри, сложному психомоторному расстройству (а точнее, помутнению сознания, связанного с верой в то, что море и земля – извечные враги), постигающему его всякий раз, когда он покидает свою территорию (в страсти своей к Ка-ше), в особенности когда попадает в воду.
Само собою, Ка-ша восстает на Варцаба Аахца и стремится заключить его внутри своей матрицы, с тем чтобы скрыть от внешнего мира. Она обнимает его с такой любовью, что едва ли не растворяет в своей природе. Ведь Ка-ша – сестра Варцаба, и исчезновение его в утробе Ка-ши есть символическое обозначение «философского инцеста». О Варцабе Аахце почитатели Потеряйникса Черногорского говорят, что он относится к микоралам и цигомицетам (не образующим плодовых тел плесневым грибам) и представляет опасность для своей сестры. Эти убийцы прорастают сквозь безупречно и основательно запрограммированные машины до смежной области искусственных,
Невежда, пытающийся понять все сказанное, не зная Пнакотического манускрипта,[20] подобен тем, кто хочет найти у масонов практическое руководство по строительству семейной усадьбы. (Все это так, между прочим.)
«Хотя эротика, как и гастрософия, основана на взаимосвязях и сочетаниях, наше тело, в отличие от иных субстанций, дает возможность лишь для ограниченного количества чувственных комбинаций. Желание нацелено на то, чтобы сконцентрироваться в одной точке, в мгновении наивысшего наслаждения (оргазме), в то время как число комбинаций в гастрософии бесконечно и желание, вместо того чтобы концентрироваться, распространяется и расширяется, вбирая в себя все новое и новое», – писал Октавио Пас[21] в «Эротике и гастрософии». Чтение этого текста навело на мысль, что именно так можно описать суть обычной моей техники гастрономического комбинирования. Я люблю готовить, создавать новые кушанья, сочетая очень большое, но все же конечное множество компонентов, – и потому придерживаюсь той точки зрения, что полное познание всех комбинаций эквивалентно полному исчезновению удовольствия. Впрочем, что касается желания, тут Пас строит образ гастрософического желания по модели желания генитального, в то время как гастрософию следует считать скорее разновидностью полиморфно-первертивной сексуализации всего тела.
«Желание как в гастрософии, так и в эротике приводит в движение субстанции, тела и чувственность; искусство состоит в том, чтобы' управлять связью, перемешиванием, взаимопревращением. Рациональная кухня, в основе которой лежит, по существу, ограничение возможных контрастов и вариаций, – это кухня, из которой исчезла чувственность». Однако пуританство можно сменять изысканностью, и наоборот, к вящей пользе и того и другого, – и в этом будет истинное желудочное сладострастие, настоящая страсть Исава. Простое сочетание хлеба, вина и сыра или, к примеру, некоторых свежих фруктов – необходимый антипод роскошных и изысканных излишеств.
Возможно, стоит согласиться с Пасом в его суждении о североамериканской кухне как о той, где место здорового желудочного желания заняло желание поесть подешевле, а место сочетания вкусов, собственно и создающего кухню, занял механический набор удовлетворяющих питательные потребности ингредиентов. Пас также связывает подобную кухню с отношением к маргинальной сексуальности: «Несмотря на маску гигиеничности и научности, в области эротики совершенно так же, как и в гастрономии, „здоровая' кухня предполагает искоренение и вытеснение инородного, сомнительного, двусмысленного, нечистого. Безоговорочное осуждение негров, чиканос, содомитов и пряностей».
Об уикенде в Вене. Был в «Ландтманне»[22] (симпатичное кафе), «Захере» (абсурдные цены, умеренное качество, вышколенные лакеи) и «Демеле» (безвкусная витрина, «Битлз» из сахара в натуральную величину, свежезастреленный Леннон – с ангельскими крылышками). Да и в других заведениях было не лучше, так что пришлось съесть колбасок в киоске «быстро-пита». Тошнило.
Юнгер, «Дух приключений», том 1-й. Цитата: «Впрочем, жаль, что так и не было создано научного обоснования гастрософии. Сделанное Верстом[23] и Бриа-Савареном, а именно перечисление огромного количества видов съестного, украшенное остроумными рассуждениями, – в сущности, ненамного отличается от обычного сборника кулинарных рецептов. Их можно сравнить с физиками, которые, решив написать трактат по оптике, заполнили бы его перечислением всего, что только можно увидеть. Наслаждение кроется отнюдь не в самих продуктах, они лишь средство, начало ведущего к наслаждению пути, – а начать стоило бы с самого наслаждения. Задача пишущего – показать, как разнообразие кухонь и отдельных блюд отражает разнообразие народов и людей и какие особенности здесь проявляются».
Китайская поговорка «Я ем все двуногое, кроме своих родственников, и все четвероногое, кроме обеденного стола» чаще всего цитируется совсем не в первоначальном ее смысле, имея в виду
