руководители в республике назначались только из числа чеченцев, а нефтяную промышленность заменили туризмом. Армяне, сбежавшие из Азербайджана, двинулись дальше в Россию.
Ранней весной им предложили обмен в Ленинград. Комнату в коммуналке за две их квартиры – по всем раскладам просто шикарный вариант. Но они думали: ехать в коммуналку, хоть и в Ленинград, было боязно. Через неделю, когда уже почти решились, оказалось что волновались зря: обменщики передумали.
Борису опять предложили должность заместителя начальника цеха, и на этот раз он согласился. Трудовых подвигов теперь никто не требовал: отработал с восьми до семнадцати – и баста. Да и возвращаться в полночь не казалась уже безопасным. Внешне все еще было, как раньше, но только внешне – мир стремительно менялся.
Ирина решила, что одну квартиру поменять будет проще, и они затеяли обмен. Варианты нашлись быстро, даже пришлось выбирать. Когда из двухкомнатной квартиры на четвертом этаже вынесли последние вещи, и последний раз захлопнулась тонкая, обитая дерматином, дверь, стало грустно. Они задержались на площадке, Ира прижалась Борису к груди, закрыла глаза. Как в калейдоскопе, мелькнули десять счастливых лет: круглый столик с бутылкой «Шипучки», луна, подсматривающая за ними через окно, серпантиновое «я люблю тебя».
– Боря, – прошептала Ира, – как не хочется отсюда уезжать! Будет ли еще когда-нибудь так…
– Что ты, любимая, – обнял ее Борис. – Нас еще волшебный лес ждет.
– Ира! Боря! – закричали снизу. – Хватит зажиматься, машина ждет!
Окна новой трехкомнатной квартиры выходили на две стороны. В одно был виден Дом Быта с шумевшим перед ним проспектом Ленина, из остальных открывался вид на детский сад, свечки девятиэтажек и замороженную сто лет назад стройку Универсама.
Вещи подняли быстро, и в будущей детской зашумело новоселье. Рекой лилось вино, ручьем – коньяк, тост сменялся тостом, и через десять минут Ира забыла о глупых предчувствиях.
– Будьте счастливы! – желали гости.
– Всегда готовы! – отвечал Борис. Ира улыбалась и кивала.
А через месяц грянул ГКЧП.
Как и все, три дня они, не отрываясь, следил за новостями, а потом плюнули, съездили на Каспий и затеяли ремонт.
Славик вынес мусор, вернулся с синяком под глазом и заявил, что больше он тут один на улицу не пойдет.
Вокруг окруженного милицейской цепью обкома шумел митинг, старая власть держалась из последних сил. Борис отремонтировал окна, Ира поклеила обои в детской. Вместе взялись за большую комнату, и тут события закрутились с дикой скоростью.
Из далекой Эстонии в город приехал новый лидер, из Москвы вернулись защитники Белого дома, и старая власть не выдержала натиска. А Борис покрасил полы.
Город заполонили съехавшиеся с сел революционеры, перед Советом Министров начался бессрочный митинг. Мимоходом, поддавшись общей моде, снесли памятник Ленину, оставив на пьедестале один ботинок. Новый лидер обещал жизнь, как в Кувейте, и почему-то золотые краники. Из уст в уста поползли слухи: «Русских будут резать! Надо уезжать!» Начались игры вокруг выборов.
Ира через Министерство достала новый унитаз и шикарную зеленую ванну. Борис поменял трубы, положил кафель. Отец смастерил в туалете полочки. Славик записался в секцию настольного тенниса.
В октябре революционная пружина начала распрямляться еще быстрее, хотя казалось, что быстрее вроде и некуда. Прогремели бунты в СИЗО, закончившееся тем, что узников «прогнившего режима» выпустили на волю, и они с радостью включились в революционный процесс. Естественно, как могли. Вооруженных людей на улицах прибавилось. Гвардейцы это, ополчение или вчерашние обитатели тюрем, разобраться было невозможно. Да и какая разница – революция! В город зачастили высокие руководители из вроде бы еще столицы – то генеральный прокурор, то Руцкой, то Полторанин с Бурбулюсом. Чем они занимались? Наверное, политикой. Тоже, как умели.
Двадцать седьмого октября республика получила первого президента. В магазинах стремительно исчезали продукты. Похолодало.
Борис и Ирина с головой ушли в ремонт. Квартира преображалась на глазах, превращаясь в то, о чем они мечтали. Кухня – маленькая, но уютная, где продумана каждая мелочь. Детская – тоже небольшая, зато отдельная. На стенах веселые светлые обои, удобный стол для уроков, диван. А как блестела зеленая ванна, как отсвечивал новый, темно-зеленый кафель, как сверкали встроенные полочки!
Из цеха уехал еще один работник. Продал квартиру в Черноречье и купил домик в богом забытой деревне где-то под Ярославлем.
– Что ты там делать будешь? – спросил Борис. – Ты ж всю жизнь в городе прожил, кроме завода нигде не работал. Да и лет-то тебе далеко не тридцать. Не боишься?
– Я здесь боюсь, Алексеевич. Мне чеченец знакомый сказал, скоро погромы начнутся.
– Да мало ли кто что сказал? – удивился Борис.
– Не веришь? – усмехнулся пятидесятилетний мужчина. – А плакат не видел? «Русские не уезжайте – нам нужны рабы!» А про штампы в паспортах слыхал? Вот тиснут тебе туда волка чеченского – и куда тогда? Не веришь? Ладно, твое дело. Табачком не угостишь? Денег совсем не осталось.
Вечером восьмого ноября Борис укреплял скрипящие половицы в большой комнате. Ирина тушила нутрию, ароматные волны просачивались через закрытую дверь, лезли в нос, отвлекали. Тихо бубнил включенный телевизор, Борис, разрываясь между половицами и волнующим запахом, внимания на него почти не обращал. «Черт, это невозможно терпеть. Как же вкусно! Может…Стоп! Что это там?!»
– ... положение в Чечено-Ингушетии. Чрез…
Борис бросил отвертку, подбежал к телевизору, крутанул ручку громкости.
– …вычайное положение вводится по всей территории Чечено-Ингушской республики с пяти часов девятого ноября тысяча девятьсот девяносто первого года…
– Что случилось, Боря? – спросила, открывая дверь, Ира.
Борис вдохнул ринувшийся из кухни аромат, сглотнул слюну и убавил громкость.
– Чрезвычайное положение вводят. Черт его знает, как они это себе представляют? Что-то не очень мне…Ир, а готово скоро будет? ЧП не ЧП, а кусить-то хочется!
Ночью Бориса пару раз будил гул самолетов. «Тяжелые! Наверное, транспортные. Десант везут? Сказать?» Борис посмотрел на мирно спящую Ирину, тихонько поцеловал ее в шею и закрыл глаза.
Девятого город забурлил. Дороги перегородили бетонными плитами, на площади раздавали оружие. «Прямо Петроград в семнадцатом! – подумал, глядя на очередь перед грузовиком с оружием, Борис. – Жаль, Аланбека нет, можно было б и себе взять».
К вечеру стало ясно, что никакого ЧП нет, и не предвидится, и Борис вернулся к половицам.
Президент вступил в должность под аккомпанемент дождя с мокрым снегом и автоматной стрельбы. Борис посмотрел инаугурацию по телевизору и принялся за двери. Хотелось покрасить их «под дерево».
Ремонт до конца закончить не успели: слишком все-таки отвлекала национал-революционная круговерть. Правда, и осталось совсем немного. Новый год встречали у друзей – тогда они еще не знали, что это последний раз. За окнами падал легкий снежок, в квартире двенадцатиэтажки у роддома гремела музыка, звучали тосты, и казалось, что ничего не изменилось – все как обычно. Стреляют чаще? Подумаешь ерунда, Кавказ все-таки! Разговоры о будущем пошли только, когда все устали, да и то как-то вяловато. Первый раз Борис заметил, что друзья особо не откровенничают с ним на эту тему. Шушукаются между собой, а стоит подойти – замолкают, или сводят все к шуткам. Стало немного обидно: «Что это они? Чего боятся?» Борис вернулся к столу, налил водки, посмотрел на задремавшую в кресле Ирину. «Ну и бог с ними. За тебя, Ира! И за меня. За нас!» – и скривившись, выпил стопку до дна. Домой возвращались рано утром, по еще темным улицам заснувшего города. Под ногами скрипел тонкий снег, на улицах не было ни души. Лишь у Совета Министров дремали двое в камуфляже и с автоматами. Услышав шаги, один понял голову, и Ирина крепче вцепилась в руку мужа.
– Эй! – хрипло произнес охранник, снял автомат, направил ствол в небо и нажал на спуск. – С Новым годом?
Автомат сухо щелкнул. Охранник зевнул и рассмеялся.
