Жюль взял трубку через несколько секунд. «Бежал, что ли, — подумал Кузанни, потом понял: — Девица переключила телефон на бар, они теперь, как и мы, сплошь телефонизировались, даже в туалетах поставили аппараты».
— Послушайте, — сказал Кузанни, — тут у вас в городе есть колл-герлс [14]?
— Я должен посмотреть вечернюю газету, сэр, — ответил Жюль. — Там должны быть номера телефонов… Какой тип вы предпочитаете?
— Вы бы при вашей коллеге не говорили, — заметил Кузанни, — она, наверное, совсем молоденькая…
— У нее двое детей, — рассмеялся Жюль. — И потом все в порядке вещей: мужчина, оторванный от домашнего очага, вправе найти успокоение…
…Пришла высокая красивая женщина лет двадцати шести, одетая с вызывающей роскошью; по-английски ни слова.
— А как у вас с итальянским? — Кузанни заставил себя улыбнуться. — Понимаете?
— О, совсем немного! Но ведь вы пригласили меня не для того, чтобы произносить передо мной речи. — Женщина рассмеялась. — Меня зовут Ани, добрый вечер…
— Я хочу пригласить вас на ужин, — сказал Кузанни. — В самый хороший ресторан.
— Что?! — Лицо женщины дрогнуло; под слоем грима Кузанни увидел растерянность; глаза у нее хорошие, только зачем наляпала на лоб и щеки золотых мушек? Это же вульгарно. Хотя некоторые считают, что именно вульгарность иногда привлекает мужчин, они не чувствуют скованности…
«Ты хотел, чтобы на телефонный вызов откликнулась магистр философии? — спросил он себя. — Попроси ее снять этот ужасный грим, у нее хорошие, ясные глаза и прекрасный овал лица… А потом спустись вниз, вызови такси и поезжай в город, туда, где музыка и очень много народа; если ты не один, тогда не так страшно, нет давящего ощущения обреченности; эта Ани несчастная, порочная женщина, но и в ней живет ее изначалие — нежность… Вот ты и прикоснись к ней… Тебе сейчас нужна доверчивая нежность женщины, только это, и ничего больше.
Завтра утром начнется работа, вернется Степанов, только бы сегодня не быть одному; как это Дим читал стихи русского поэта: «Те, кто болели, знают тяжесть ночных минут, утром не умирают, утром опять живут». Прекрасные строки… Мы порой еще плохо знаем русскую поэзию, цивилизованные дикари…»
— Я хочу пригласить вас на ужин, — повторил Кузанни, — в самый хороший ресторан…
— О, как это мило! — Ани улыбнулась. — До которого часа я вам нужна в ресторане?
— А черт его знает! Пока не прогонят. Уйдем самыми последними.
— В час ночи я должна уехать…
— Почему? Впрочем, простите мой вопрос, он бестактен… Наверное, что-то связанное с семьей? Ребенок?
Ани покачала головой, рассматривая Кузанни своими круглыми черными глазами:
— Нет, не ребенок… В общем-то, я могу и задержаться, но вам придется оплатить неустойку… В час ночи я обязана быть по другому адресу…
— Фу ты! — Кузанни почувствовал, что и веки у него стали чугунными. — Сколько я вам должен за вызов? Я оплачу все, как полагается, и, пожалуйста, уезжайте…
В лице женщины снова что-то дрогнуло, Кузанни даже показалось, что она побледнела; он сунул ей деньги в широкий карман юбки, распахнул дверь, пробормотав:
— Не сердитесь, спокойной ночи…
Ночь он провел на вокзале; там было не очень многолюдно, но ресторанчики и кафе работали; группа молодых ребят шумно что-то обсуждала на странном немецком; ни слова не понятно; ну да, это же здешний немецкий, швицы говорят по-своему; швицов было на вокзале немного, а те, кто говорил по-французски, таких в Женеве большинство, посматривали на них с плохо скрытым недоброжелательством; как же традиционна неприязнь французов к тем, кто говорит по-немецки…
Возле окна притулился пожилой мужчина с копной седых волос, смолил одну сигарету за другой. «Мой брат по беде, — подумал Кузанни, — только у него нет денег, чтобы выпить, поэтому он и сосет кофейную жижу, оставшуюся на донышке чашки; старуха в углу, со старым, порванным чемоданом, тоже моя подруга по горю, наверняка совсем одинока, ботиночки стоптаны, как это жалко и трогательно — стоптанные ботиночки седых старушек с натруженными пальцами, искривленными подагрой. Интересно, что у нее в чемодане? — подумал он. — Игрушки, которые она везет внукам, сэкономив гроши из пенсии? Весь ее убогий скарб, наверное, в этом чемоданчике. Может быть, злая и неблагодарная дочь выгнала несчастную — старики раздражают детей… Надо бы перечитать „Короля Лира“… Человек сиротеет, когда умирает отец или мать, даже если ему самому за пятьдесят. Стив наполовину сирота с трех лет, всегда помни об этом, — сказал себе Кузанни, — а ты стал это забывать, вдолбил себе в голову, что рядом с тобою растет друг, а не ребенок, у которого не было мамы… Сиротка… Но я же был ему всем! Нет, — ответил он себе. — Все можно заменить, только маму нельзя…»
Старушка медленно встала, тяжело подняла чемодан.
Кузанни бросил на мраморный столик купюру, подошел к ней, положил свои ледяные пальцы на ее руку. В глазах у женщины сразу же появился испуг.
— Нет, нет, я сама! У меня нет денег, мой господин, спасибо…
— Я помогу вам без денег, — сказал Кузанни. — Мне так хочется помочь вам, вы очень похожи на…
— Отойдите, — сказала старушка, повысив голос. — Я не отдам вам чемодан! Отойдите!
Кузанни снова почувствовал, какие у него чугунные пальцы, даже не пальцы, а ногти; так и тянут к земле, будь ты все трижды неладно…
…Он вернулся за свой столик, купюры уже не было, сдачи тоже; хотел поднять руку, чтобы подозвать официанта, но понял, что не сможет этого сделать; тогда, раздражаясь на самого себя, крикнул:
— Дайте стакан виски! Без льда! Полный стакан виски! Пять порций! Слышите вы там?!
Когда
Кузанни с трудом поднял стакан, превозмогая
Кузанни медленно вылил виски на пол, задумчиво глядя на то, как тяжело и чугунно темно-желтая струя падает на пол; встал, вышел на пустынную улицу, остановил такси, поехал в ночную аптеку, купил снотворное, вернулся в отель, принял две таблетки и, вцепившись ледяными пальцами в диктофон, начал наговаривать новые эпизоды сценария; пусть будет дочь у Питера Джонса, пусть помучается, как король Лир, интереснее писать, когда сам себе придумываешь препятствия, как бегун на гаревой дорожке… Работа, работа, ничего, кроме работы, а там будет видно…
Ну и «Либерти»!
После того как московская резидентура ЦРУ передала в Лэнгли новые данные о Кулькове, ЗДРО собрал совещание, пригласив наиболее близких ему людей, предложил продумать все коррективы, которые, видимо, придется внести в план «Либерти», заранее разработанный и просчитанный в секторе «17»; время на обдумывание дал весьма ограниченное — до вечера; просил работать сепаратно: «Мне бы хотелось свести ваши идеи в одну. Мыслите вы диаметрально противоположно; плюс на минус дает плюс — единственное, что я хорошо помню из всего курса математики».
…Поздно ночью ЗДРО внимательно изучил соображения своих коллег; воистину, каждый человек — это мир, в природе нет ничего одинакового; предложения носили взаимоисключающий характер; ночью люди из другого подразделения свели все предложения воедино:
«Объект» переходит границу России по имеющимся у него нашим документам. Появляется в пункте, известном ему из плана «Либерти». Служба в Западном Берлине загодя берет «известное место» в Восточном Берлине под наблюдение. Сразу же после обнаружения там «объекта» начинается практическое осуществление вывода его в нашу зону, для чего откомандированная нами группа «активного действия Л- 37»:
