что не сколько раз укусил себя до крови за руку. Про сумасшедшего немца он, конечно, забыл и старался понять только одно, как это может быть, что вот только что, только что он говорил с Берлиозом, а че рез минуту голова… голова! Да как же это может быть?! Тошнота взмывала внутри поэта, он бледнел и еще раз куснул руку, отчего ни сколько не стало легче.
Взволнованный народ пробегал мимо поэта по аллее, что-то вос клицая, но Иван Николаевич никаких слов не воспринимал.
Но неожиданно у самой скамьи возле поэта столкнулись две жен щины, и одна из них, востроносая и простоволосая, закричала над самым ухом поэта другой женщине так:
– Аннушка, наша Аннушка! Говорю тебе, ее работа. Взяла в бака лее на Ермолаевском постного масла да бутылку-то об вертушку и разбей! Облила и вертушку, и мостовую, и юбку изгадила! Уж она ругалась, ругалась! А он, бедный, стало быть, поскользнулся да и по ехал на рельсы…
Дальнейших слов Иван Николаевич не слышал, потому что жен щины убежали. Из всего выкрикнутого женщиной в расстроенный мозг Ивана Николаевича впилось одно слово: «Аннушка…» Поэт на пряг голову, мучительно вспоминая, что связано с этим именем.
– Аннушка… Аннушка? – забормотал Иван Николаевич, тревож но озираясь. – Позвольте, позвольте…
К слову «Аннушка» прицепились слова «постное масло», а за тем почему-то вспомнился Понтий Пилат. Его поэт сейчас же от ринул и стал вязать цепочку, начиная со слова «Аннушка». И цепочка эта связалась очень быстро и тотчас привела к сумасшедше му профессору.
Позвольте! Да ведь он же сказал, что Аннушка разлила постное масло, отчего заседание не состоится. И, будьте любезны, оно не со стоится! Но этого мало: он прямо сказал, что Берлиозу отрежет го лову женщина?! Ну да, да! Да! Ведь вожатая-то была женщина! Что же это такое? А?
Да, не оставалось даже зерна сомнения в том, что этот таинст венный консультант знал, точно знал заранее всю картину ужас ной гибели Берлиоза. Да как же это так?! Тогда две мысли пронзи ли мозг поэта. Первая: «Он не сумасшедший! Отнюдь не сумасшед ший! Все это глупости!» и вторая: «Уж не подстроил ли он все это?!»
Но, позвольте спросить, как?
– Э нет! Это мы узнаем! – оглядываясь затравленным взором, сам себе сказал Иван Николаевич, и тут все его помыслы сосредото чились на одном: сию же минуту найти этого профессора, а найдя, немедленно его арестовать. Но, ах-ах, не ушел бы он!
Иван Николаевич сделал над собою великое усилие, поднялся со скамьи, чувствуя, что опять овладевает ногами, бросился назад, туда, где разговаривал с профессором. И оказалось, что тот, к счастью, не ушел. Он – профессор, а может быть, и не профессор, а страш ный, таинственный неизвестный и уж, конечно, отвратительный неизвестный, а возможно, что и действительно убийца, обладаю щий какой-то странной возможностью знать все заранее, – стоял у скамейки, там, где был и раньше.
Чувствуя, что ноги его дрожат, Иван Николаевич с холодеющим сердцем приблизился к профессору.
В городе уже зажгли фонари, а над Патриаршими светила золотая луна, и прямо на профессора. Он стоял, еще больше заломив берет, а трость взяв под мышку. И в лунном, всегда несколько обманчивом свете Ивану показалось, что он держит шпагу.
Отставной втируша-регент сидел на скамейке, на том самом мес те, где сидел, слушая речь Берлиоза еще недавно, сам Иван. Теперь регент нацепил себе на нос явно ненужное пенсне, в котором одно го стекла вовсе не было, а другое треснуло. От этого клетчатый ре гент стал еще гаже, чем тогда, когда указывал Берлиозу путь на рельсы.
Иван вплотную смело приблизился к профессору и, глянув ему в лицо, убедился, что никаких признаков сумасшествия в этом лице нет и не было.
– Сознавайтесь, кто вы такой? – глухо спросил Иван.
Иностранец насупился, глянул так, как будто впервые видит Ива на Николаевича, и ответил неприязненно:
– Их ферштейе нихт.
– Они не понимают, – пискливо ввязался со скамейки регент, хо тя его никто и не просил переводить.
– Не притворяйтесь! – грозно сказал Иван и почувствовал холод под ложечкой. – Вы только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и не профессор, вы – убийца! Вы знали про постное масло заранее? Знали? Документы! – вдруг яростно крикнул Иван.
Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот и пожал плечами.
– Гражданин! – опять ввязался мерзкий регент. – Вы что же это беспокоите интуриста? За это с вас строжайше взыщется!
А неизвестный сделал надменное лицо и стал уходить.
Иван почувствовал, что теряется. Он кинулся было следом за не известным, но почувствовал, что одному с этим делом не управить ся, и, задыхаясь, обратился к регенту:
– Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны это сделать!
Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал:
– Который преступник? Где он? Иностранный преступник? – глазки регента радостно заиграли. – Этот? Ежели он преступник, то первым долгом следует кричать: «Караул!» А то он уйдет! А ну, да вайте вместе! Разом! – и тут регент разинул пасть.
Растерявшийся Иван послушался штукаря-регента и крикнул «ка раул!», а регент его надул, ничего не крикнув. Одинокий же хрип лый крик Ивана Николаевича никаких хороших результатов не при нес. Две девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал слова: «Ишь, как нарезался!»
– А, ты с ним заодно? – впав в гнев, прокричал Иван. – Ты что же это, глумишься надо мной? Пусти!
Иван кинулся вправо, а регент, находящийся перед ним, тоже вправо, Иван – влево, и тот туда же.
– Ты нарочно под ногами путаешься? – закричал Иван регенту, пляшущему перед ним, подмигивающему сквозь разбитое стеклыш ко. – Я тебя самого предам в руки милиции!
Иван сделал попытку ухватить негодяя за рукав, но промахнулся и не поймал ничего. Регент вдруг как сквозь землю провалился.
Иван глянул вдаль и увидел своего неизвестного. Тот уже был в конце аллеи, выходящей в Большой Патриарший переулок, и при том не один. Более чем сомнительный регент успел присоединиться к нему, и даже издали, при свете фонаря у Патриаршего переулка, видна была на регентском рыле подхалимская улыбочка. Но это еще не все: третьим в разбойничьей компании оказался неизвестно отку да взявшийся кот, громадный, как боров, черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами. Тройка эта повернулась и стала уходить, причем кот тронулся на задних лапах.
Иван устремился за ними и тотчас же убедился, что догнать злоде ев будет очень нелегко.
Тройка мигом проскочила по переулку и оказалась на Спиридо новке, Иван прибавил шагу, но тройка не прибавляла, а между тем расстояние между преследуемыми и преследователем ничуть не со кращалось. Иван сделал попытку прибегнуть к помощи прохожих на Спиридоновке, но его отчаянные глаза, мокрые от поту торчащие из-под кепки волосы, искусанные руки были причиной того, что Ивана приняли за пьяного и его просьбы «помочь задержать иностранца с шайкой» оставались без ответа. Никто в это дело не ввязал ся. Иван не успел опомниться, как после тихой Спиридоновки попал к Никитским воротам, где положение его ухудшилось. Тут уж была толчея, Иван налетел на кой-кого из прохожих, был обруган. Злодей ская же шайка здесь решила применить излюбленный бандитский прием – уходить врассыпную.
Регент с великою ловкостью на ходу ввинтился в автобус № 5, ле тящий к Арбатской площади, и ускользнул, никем не снятый и не ош трафованный. Потеряв одного из преследуемых, Иван сосредото чил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот подошел к подножке литерного вагона «А», стремящегося уйти туда же, куда ушел и автобус, нагло отсадил взвизгнувшую женщину, уцепился за поручень и даже сделал попытку всунуть кондуктору гривенник че рез открытое окно.
Поведение кота настолько поразило Ивана, что он застыл непо движно на тротуаре у бакалейного магазина, и тут вторично и гораз до сильнее был поражен поведением кондукторши.
Та, лишь только увидела кота, лезущего в трамвай, высунулась в окно вагона и со злобой, от которой даже тряслась, закричала:
– Котам нельзя! Нельзя котам! Слезай, а то в милицию отправ лю!
Ни кондукторшу, ни пассажиров не поразила самая суть дела: не то, что кот лезет в трамвай, в чем было еще полбеды, а то, что кот собирается платить!
Всяк был занят своим делом, всякому было некогда, и в перепол ненном вагоне не прекратились оханья тех, кому отдавили ногу, и, как обычно, слышались возгласы ненависти и отчаяния, а также, как всегда, напирали друг на друга, и бранили, и деньги просили пере дать.
Самым дисциплинированным показал себя все-таки кот. При пер вом же крике кондукторши он прекратил наступление, снялся с под ножки и сел на остановке, потирая гривенником усы.
Но лишь только кондукторша рванула веревку и трамвай тронул ся, кот поступил как всякий, кого изгоняют из трамвая, но которому все-таки ехать надо. Именно: пропустив мимо себя все три вагона, кот сел на заднюю дугу последнего, лапой уцепился за какую-то киш ку, выходящую из стенки, и укатил, сэкономив гривенник.
Из-за паскудного кота Иван едва не потерял и самого главного из трех – профессора. Иван горько ахнул, но увидел, что дело еще не потеряно. Серый берет мелькнул в гуще на Большой Никитской. В мгновенье ока Иван оказался там и возобновил преследование, но удачи не было. Иван и шагу прибавлял, и рысцой начинал бежать, толкая прохожих, и ни на шаг не приблизился к профессору.
Расстроенного Ивана почему-то совершенно не поражала та сверхъестественная быстрота, с которой происходила погоня. Двад цати секунд не прошло, как после Никитских ворот Иван
