чтобы ты показал мне нож, который был у тебя.
– Солдаты отняли его у меня, когда вводили сюда, – ответил Ле вий и добавил мрачно: – Вы мне его верните, мне его надо отдать хо зяину, я его украл.
– Зачем?
– Чтобы веревки перерезать, – ответил Левий.
– Марк! – крикнул прокуратор, и кентурион вступил под колон ны. – Нож его мне дайте.
Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный хлеб ный нож и подал его прокуратору, а сам удалился.
– А у кого взял нож?
– В хлебной лавке у Хевронских ворот, как войдешь в город, сей час же налево.
Пилат поглядел на широкое лезвие, попробовал пальцем, остер ли нож, зачем-то и сказал:
– Насчет ножа не беспокойся, нож вернут в лавку. А теперь мне нужно второе: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где за писаны слова Иешуа.
Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь недоб рой улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно.
– Все хотите отнять? И последнее, что имею? – спросил он.
– Я не сказал тебе – отдай, – ответил Пилат, – я сказал – покажи.
Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилат взял его, развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучать мало разборчивые чернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, и Пилат морщился и склонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Ему удалось все-таки разобрать, что записанное представляет собою несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков. Кое-что Пилат прочел: «Смерти нет… Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты…»
Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: «Мы увидим чистую реку воды жизни… Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл…»
Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разо брал слова: «… большего порока… трусость».
Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию.
– Возьми, – сказал он и, помолчав, прибавил: – Ты, как я вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одеж де без пристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хра нить папирусы, будешь сыт и одет.
Левий встал и ответил:
– Нет, я не хочу.
– Почему? – темнея лицом, спросил прокуратор. – Я тебе непри ятен, ты меня боишься?
Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
– Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то лег ко будет смотреть в лицо мне после того, как ты его убил.
– Молчи, – ответил Пилат, – возьми денег.
Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:
– Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если б это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит, – Пилат зна чительно поднял палец, лицо Пилата дергалось. – И сам он непре менно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?
Левий вдруг приблизился к столу, уперся в него обеими руками и, глядя горящими глазами на прокуратора, зашептал ему:
– Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что кровь еще будет.
– Я тоже знаю, что она еще будет, – ответил Пилат, – своими сло вами ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?
– Тебя мне зарезать не удастся, – ответил Левий, оскалившись и улыбаясь, – я не такой глупый человек, чтобы на это рассчиты вать, но я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив к себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
– Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой но чью уже зарезали.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
– Кто это сделал?
– Не будь ревнив, – скалясь, ответил Пилат и потер руки, – я бо юсь, что были поклонники у него и кроме тебя.
– Кто это сделал? – шепотом повторил Левий.
Пилат ответил ему:
– Это сделал я.
Левий открыл рот, уставился на прокуратора, а тот сказал тихо:
– Это, конечно, немного сделано, но все-таки это сделал я. – И прибавил: – Ну, а теперь возьмешь что-нибудь?
Левий подумал, смягчился и наконец сказал:
– Вели мне дать кусок чистого пергамента.
Прошел час. Левия не было во дворце. Теперь тишину рассвета нарушал только тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцве тала, на другом краю неба было видно беловатое пятнышко утрен ней звезды. Светильники давным-давно погасли. На ложе лежал про куратор. Подложив руку под щеку, он спал и дышал беззвучно. Рядом с ним спал Банга.
Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иу деи Понтий Пилат.
Глава 27 КОНЕЦ КВАРТИРЫ № 50
Когда Маргарита дошла до последних слов главы: «…Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пи лат», – наступило утро.
Слышно было, как во дворике в ветвях ветлы и липы вели весе лый, возбужденный утренний разговор воробьи.
Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперь ощу тила, как изломано ее тело и как хочет она спать. Интересно отме тить, что душа Маргариты находилась в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, ее совершенно не потрясало то, что она прове ла ночь сверхъестественно. Ее не волновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то чудом мастер был возвра щен к ней, что из пепла возник роман, что опять все оказалось на своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедник Алоизий Могарыч. Словом, знакомство с Воландом не принесло ей ни какого психического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть.
Она пошла в соседнюю комнату, убедилась в том, что мастер спит крепким и спокойным сном, погасила ненужную настольную лампу и сама протянулась под противоположной стеной на диванчике, по крытом старой разорванной простыней. Через минуту она спала, и никаких снов в то утро она не видела. Молчали комнаты в подвале, молчал весь маленький домишко застройщика, и тихо было в глухом переулке.
Но в это время, то есть на рассвете субботы, не спал целый этаж в одном из московских учреждений, и окна в нем, выходящие на за литую асфальтом большую площадь, которую специальные машины, медленно разъезжая с гудением, чистили щетками, светились пол ным светом, прорезавшим свет восходящего солнца.
Весь этаж был занят следствием по делу Воланда, и лампы всю ночь горели в десяти кабинетах.
Собственно говоря, дело стало ясно уже со вчерашнего дня, пят ницы, когда пришлось закрыть Варьете вследствие исчезновения его администрации и всяких безобразий, происшедших накануне во время знаменитого сеанса черной магии. Но дело в том, что все вре мя и непрерывно поступал в бессонный этаж все новый и новый ма териал.
Теперь следствию по этому странному делу, отдающему совершен но явственной чертовщиной, да еще с примесью каких-то гипноти ческих фокусов и совершенно отчетливой уголовщины, надлежало все разносторонние и путаные события, происшедшие в разных мес тах Москвы, слепить в единый ком.
Первый, кому пришлось побывать в светящемся электричеством бессонном этаже, был Аркадий Аполлонович Семплеяров, председа тель Акустической комиссии.
После обеда в пятницу в квартире его, помещающейся в доме у Каменного моста, раздался звонок, и мужской голос попросил к те лефону Аркадия Аполлоновича. Подошедшая к аппарату супруга Ар кадия Аполлоновича ответила мрачно, что Аркадий Аполлонович нездоров, лег почивать и подойти к аппарату не может. Однако Ар кадию Аполлоновичу подойти к аппарату все-таки пришлось. На во прос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в теле фоне очень коротко ответил откуда.
– Сию секунду… сейчас… сию минуту… – пролепетала обыч но очень надменная супруга председателя Акустической комис сии и как стрела полетела в спальню подымать Аркадия Аполло новича с ложа, на котором тот лежал, испытывая адские терза ния при воспоминании о вчерашнем сеансе и ночном скандале, сопровождавшем изгнание из квартиры саратовской его пле мянницы.
Правда, не через секунду, но даже и не через минуту, а через чет верть минуты Аркадий Аполлонович, в одной туфле на левой ноге, в одном белье, уже был у аппарата, лепеча в него:
– Да, это я… Слушаю, слушаю…
Супруга его, на эти мгновения забывшая все омерзительные пре ступления против верности, в которых несчастный Аркадий Апол лонович был уличен, с испуганным лицом высовывалась в дверь ко ридора, тыкала туфлей в воздух и шептала:
– Туфлю надень, туфлю… Ноги простудишь, – на что Аркадий Аполлонович, отмахиваясь от жены босой ногой и делая ей звер ские глаза, бормотал в телефон:
– Да, да, да, как же, я понимаю… Сейчас выезжаю…
Весь вечер Аркадий Аполлонович провел в том самом этаже, где велось следствие. Разговор был тягостный, неприятнейший был разговор, ибо пришлось с совершеннейшей откровенностью расска зывать не только об этом паскудном сеансе и драке в ложе, но попут но, что было действительно необходимо, и про Милицу Андреевну Покобатько с Елоховской улицы, и про саратовскую племянницу, и про многое еще, о чем рассказы приносили Аркадию Аполлоновичу невыразимые муки.
Само собой разумеется, что показания Аркадия Аполлоновича, интеллигентного и культурного человека, бывшего свидетелем безоб разного сеанса, свидетеля толкового и квалифицированного, кото рый прекрасно описал и самого
