купишь Га-Ноцри, это уж я тебе говорю! Увидишь ты легионы в Ершалаиме, услышишь ты плач!
– Знаю, знаю, Пилат, – сказал тихо Каиафа, – ты ненавидишь на род иудейский и много зла ему еще причинишь, но вовсе ты его не погубишь!
Наступило молчание.
– О, род преступный! О, темный род! – вдруг негромко восклик нул Пилат, покривив рот и качая головою.
Каиафа побледнел и сказал, причем губы его тряслись:
– Если ты, игемон, еще что-нибудь оскорбительное скажешь, уй ду и не выйду с тобой на лифостротон!
Пилат поднял голову, увидел, что раскаленный шар как раз над го ловой и тень Каиафы съежилась у него под ногами, сказал спокой ным голосом:
– Полдень – пора на лифостротон.
Через несколько минут на каменный громадный помост поднялся прокуратор Иудеи, следом за ним первосвященник Каиафа и охрана Пилата.
Многотысячная толпа взревела, и тотчас цепи легионеров пода лись вперед и оттеснили ее. Она взревела еще сильнее, и до Пилата донеслись отдельные слова, обрывки хохота, вопли придавленных, свист.
Сжигаемый солнцем, прокуратор поднял правую руку, и шум слов но сдунуло с толпы. Тогда Пилат набрал воздуху и крикнул, и голос, сорванный военными командами, понесло над толпой:
– Именем императора!
В ту же секунду над цепями солдат поднялись лесом копья, сверкнули, поднявшись, римские орлы, взлетели на копьях охапки сена.
– Бродяга и тать, именуемый Иисус Га-Ноцри, совершил пре ступление против кесаря!..
Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце, и оно выжгло ему глаза. Зеленым огнем загорелся его мозг, и опять над толпой полете ли хриплые слова:
– Вот он, этот бродяга и тать!
Пилат не обернулся, ему показалось, что солнце зазвенело, лопну ло и заплевало ему уши. Он понял, что на помост ввели Га-Ноцри и, значит, взревела толпа. Пилат поднял руку, опять услышал тишину и выкрикнул:
– И вот этот Га-Ноцри будет сейчас казнен!
Опять Пилат дал толпе выдохнуть вой и опять послал слова:
– Чтобы все знали, что мы не имеем царя, кроме кесаря!
Тут коротко, страшно прокричали в шеренгах солдаты, и продол жал Пилат:
– Но кесарь великодушен, и поэтому второму преступнику Иису су Варраввану…
«Вот их поставили рядом», – подумал Пилат и, когда стихло, про должал; и слова, выкликаемые надтреснутым голосом, летели над Ершалаимом:
– …осужденному за призыв к мятежу, кесарь- император в честь вашего праздника, согласно обычаю, по ходатайству великого Сине дриона, подарил жизнь!
Варравван, ведомый за правую руку Марком Крысобоем, показал ся на лифостротоне между расступившихся солдат. Левая сломанная рука Варраввана висела безжизненно. Варравван прищурился от солнца и улыбнулся толпе, показав свой, с выбитыми передними зу бами, рот.
И уже не просто ревом, а радостным стоном, визгом встретила толпа вырвавшегося из рук смерти разбойника и забросала его фи никами, кусками хлеба, бронзовыми деньгами.
Улыбка Раввана была настолько заразительна, что передалась и Га-Ноцри.
И Га-Ноцри протянул руку, вскричал:
– Я радуюсь вместе с тобой, добрый разбойник! Иди, живи!
И тут же Раввана Крысобой легко подтолкнул в спину, и Варравван, оберегая больную руку, сбежал по боковым ступенькам с камен ного помоста и был поглощен воющей толпой.
Тут Ешуа оглянулся, все еще сохраняя на лице улыбку, но отраже ния ее ни на чьем лице не встретил. Тогда она сбежала с его лица. Он повернулся, ища взглядом Пилата. Но того уже не было на лифостротоне.
Ешуа попытался улыбнуться Крысобою, но и Крысобой не отве тил. Был серьезен так же, как и все кругом.
Ешуа глянул с лифостротона, увидел, что шумящая толпа отлила от лифостротона, а на ее место прискакал конный сирийский отряд, и Ешуа услышал, как каркнула чья-то картавая команда.
Тут Ешуа стал беспокоен. Тревожно покосился на солнце. Оно опалило ему глаза, он закрыл их и почувствовал, что его подталкива ют в спину, чтобы он шел.
Он заискивающе улыбнулся какому-то лицу. Это лицо осталось се рьезным, и Ешуа двинулся с лифостротона.
И был полдень…
Иванушка открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет. Кресло возле постели было пусто.
Глава I I I СЕДЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
– И был полдень, многоуважаемый Иван Николаевич, – сказал про фессор.
Иван провел рукой по лицу, как человек, только что очнувшийся после сна, и увидел, что на Патриарших прудах вечер.
Тяжкая духота как будто рассеялась. Вода почернела. Голоса стали мягче. И легкая лодочка заскользила по воде.
«Как это я не заметил, что он все это наплел? – нахмурившись, по думал Иван. – Вот уж и вечер…»
А Берлиоз сказал, в сумерках всматриваясь в лицо профессора:
– Ваш рассказ очень интересен, хотя и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.
– Ну, так ведь!.. – ответил, усмехнувшись, профессор, и прияте ли не поняли, что он хотел этим сказать.
– Боюсь, – сказал Берлиоз, – что никто не может подтвердить, что все это действительно происходило.
– Нет, это может кто подтвердить, – отозвался профессор с сильнейшим акцентом и вдруг таинственно поманил к себе пальца ми обоих приятелей.
Те изумленно наклонились к профессору, и он сказал, но уж без всякого акцента:
– Дело в том, что я сам лично присутствовал при всем этом. Был на балконе у Понтия Пилата и на лифостротоне, только – тсс… ни кому ни слова и полнейший секрет!
Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.
– Вы сколько времени в Москве? – дрогнувшим голосом спросил Берлиоз.
– Я сегодня приехал в Москву, – жалобно ответил профессор, и тут приятели, глянув ему в лицо, увидели, что глаза у него совер шенно безумные, то есть, вернее, левый глаз, потому что правый был мертв и черен.
«Вот все и разъяснилось, – подумал Берлиоз, – приехал немец и тотчас спятил. Вот так история!»
Но Берлиоз был решительным и сообразительным человеком. Откинувшись назад, он замигал за спиной профессора Ивану, и тот его понял.
– Да, да, да, – заговорил Берлиоз, – возможно… впрочем, все воз можно… И Понтий Пилат, и балкон… А ваши вещи где, профес сор? – вкрадчиво осведомился он. – В «Метрополе»? Вы где остано вились?
– Я нигде, – ответил немец, тоскливо и дико блуждая глазом по Патриаршим прудам.
– Как? А где же вы будете жить? – спросил Берлиоз.
– В вашей квартире, – вдруг развязно подмигнув глазом, ответил немец.
– Я очень рад, но…
– А дьявола тоже нет? – вдруг раздраженно спросил немец, обра щаясь непосредственно к Ивану.
– И дьявола…
– Не противоречь, – шепнул Берлиоз.
– Нету никакого дьявола! – растерявшись, закричал Иван не то, что нужно. – Вот вцепился! Перестаньте психовать!
Немец расхохотался так, что из липы над головами сидящих вы порхнул воробей.
– Ну, это уже положительно интересно, – заговорил немец, радо стно сияя в полумраке глазом, – что это у вас ничего нет: Христа не ту, дьявола нету, таксомоторов нету…
– Успокойтесь, успокойтесь, профессор, все будет, – забормотал Берлиоз. – Вы посидите минуточку с Бездомным здесь на скамейке, а я только сбегаю, звякну по телефону… А там мы вас проводим.
План у Берлиоза был таков: добраться до первого же телефона и сообщить в ГПУ, что приехавший из-за границы консультант бро дит по Патриаршим прудам в состоянии ненормальном. Так вот что бы приняли меры, а то получается неприятная история.
– Позвонить? Очень хорошо, но только умоляю вас на проща нье, – заговорил немец, – поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я вас уж не прошу!
– Хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково проговорил Берлиоз и, подмигнув Ивану, устремился по аллее к выходу.
Профессор тотчас как будто выздоровел.
– Михаил Александрович! – звучно крикнул он вдогонку басом.
– А?
– Не прикажете ли, я дам вашему дяде телеграмму в Харьков?
Берлиоз дрогнул и подумал: «Откуда он знает про дядю? Странно!..»
Но мысль о дяде тут же вылетела у него из головы. Со скамейки у самого выхода поднялся навстречу редактору в точности тот субъ ект, который еще совсем недавно соткался из жирного зноя. Только сейчас он был уже не знойный, а обыкновенный – плотский, так что Берлиоз отчетливо разглядел, что у него усишки, как куриные пе рышки, маленькие, иронические, как будто полупьяные глазки, жо кейская шапочка, а брючки клетчатые и необыкновенно противно подтянутые.
Товарищ Берлиоз содрогнулся, попятился, но тут же утешил себя мыслью, что это глупое совпадение.
– Турникет ищете, гражданин? – тенором осведомился субъ ект. – А вот прямо, пожалуйста! С вас бы, гражданин, за указание на четверть литра… бывшему регенту…
Но Берлиоз не стал слушать назойливого попрошайку и быстро тронулся к турникету. Он уже повернул турникет и собрался шаг нуть, но тут в темнеющем воздухе на него брызнул сверху слабый красный и белый свет. Над самой головой вспыхнула вывеска: «Бере гись трамвая!»
Тотчас с Садовой на Бронную и вылетел этот трамвай. Выйдя на прямую, он внезапно радостно осветился, качнулся, взвыл и наддал.
Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за вертушку. Переступил, в ту же секунду нелепо выбросил одну ногу вверх, другая поехала по камню, рука соскочила с вертушки, и Бер лиоза выбросило на рельсы.
Он упал лицом к небу, тотчас повернулся на левый бок и над со бой увидел в ослепительно освещенных стеклах женскую голову в красном платочке. Лицо женщины было бело как смерть.
Он сделал попытку перевалиться на правый бок и увидел прямо над собой очень далеко белую звездочку, как
