Люба фыркнула, глядя со злостью на уснувшего парня. Ромка сидел у порога, прислонившись спиной к стене. Люба словно взорвалась:
— Чтоб духу его тут не было!
— А ему некуда идти, — спокойно ответил Олег. — Он из дальней деревни. Пусть сидит до утра здесь в тепле.
— Я сказала: чтоб духу его тут не было! — Люба сорвалась на фальцет.
— Понятно, — вздохнул Олег и покачал головой, глядя на несчастного.
Сомнений не оставалось в том, что парень будет выброшен на улицу, и Олег подхватил Ромку и волоком вытащил во двор. Ромка проснулся.
— Оставь меня, — пробормотал он. — Сдохнуть хочу.
— Сдохнуть я тебе не дам, — сказал Олег, взваливая Ромку себе на горбушку. — С тобой связаны самые счастливые дни в моей жизни. Как же я позволю тебе сдохнуть. Ни за что не позволю.
Олег понёс его к себе домой. Чтобы не смешить людей, которые могли встретиться по дороге, свернул в узенький безлюдный проулок и пошёл окружным путём, задами и огородами, перебрасывая Ромку как мешок, через изгороди. В одном огороде уже близко возле дома всё-таки наткнулся на женщину. Она выплеснула помои в огород и увидела Олега с необычной ношей на горбу. Олег шёл напрямую к своему дому, проваливаясь по колено в сугроб.
— Куда его тащишь? — спросила Антонина Леонтьевна. Она стояла с ведром возле калитки и не знала что делать — удивляться или хохотать, глядя на эту сцену. Не удержалась, всё-таки, прыснула, когда Олег остановился.
— Домой, — ответил он. — Куда же ещё. — И стал объяснять: — Валяется в канаве, а дом у него далеко. У черта в турках. Километров двадцать отсюда.
— Друг что ли?
— Ну друг ни друг, а хорошо знакомый. Давно знакомы с ним.
— Зря домой тащишь. Гутя терпеть не может пьяных. Из-за этого с мужем разошлась.
— А куда девать? Не бросишь же на улице: такой мороз.
— Неси ко мне в баню, — сказала Антонина Леонтьевна. — Я сегодня баню топила. Она ещё не выстыла.
— О! — радостно воскликнул Олег. — Спасибо.
Баня была добротная и в самом деле ещё не выстыла, но на полу и на полке[3] было сыро. Антонина Леонтьевна принесла охапку соломы и постелила на пол. Под голову Олег бросил свою телогрейку. Когда он снял телогрейку, сердце у Антонины Леонтьевны ёкнуло: перед ней стоял широкоплечий стройный красавец с тонкой талией. Олег сел на лавку и стал снимать кирзовый сапог.
— Шёл по сугробам, — сказал он, — и набрал полные сапоги.
— Боже мой! — воскликнула Антонина Леонтьевна, когда Олег снял сапог и облепленный лепёшками снега толстый шерстяной носок. — Ты же обморозил пальцы. Смотри — кончики побелели.
— Нет, не обморозил, — сказал Олег, щупая пальцы. — Застудил маленько.
— Всё равно надо смазать гусиным жиром. Пошли в дом. У меня есть гусиный жир.
Вошли в большой просторный дом из четырёх комнат. Одна комната с русской печкой была прихожей, кухней и столовой. Рядом комната дочери. Дальше — зал. Зал пустой, почти без мебели. Если не считать стол и четыре стула (сказалась конфискация имущества). Из зала вход в спальню.
Антонина Леонтьевна достала из шкафа флакон с гусиным жиром и, подавая Олегу, сказала как бы между прочим:
— Я сегодня пирожки с грибами стряпала. Хочешь попробовать?
— Обожаю пирожки с грибами, — признался Олег.
— Сейчас. Минутку. Чайник вскипит… Антонина Леонтьевна засуетилась. Поставила на электрическую плитку чайник, принесла варенье, большую тарелку с пирожками. Не оказалось заварки.
— Я сейчас быстренько сбегаю в магазин. — Антонина Леонтьевна торопливо оделась и вышла.
Она вернулась минут через десять — магазин был рядом — и принесла хлеб, чай, рыбные консервы, банку маринованных помидоров. Все поставила на стол рядом с вареньем и пирожками. Робко вынув бутылку водки из сумки и нерешительно поставив на стол, сказала:
— Я не праздновала свой день рождения. Не до того было. Давай хоть задним числом отметим. И попутно твоё возвращение домой.
— Я уже отмечал, — сказал Олег, краснея. Олег краснел и чувствовал, что ноги у него отнимаются, а в груди появилась лёгкая дрожь.
— То отмечал со своим дедом, а теперь со мной, по-соседски.
Многоопытная женщина вела себя естественно и непринуждённо. Подала Олегу консервный ключ, попросила открыть банки, а сама пошла в соседнюю комнату переодеваться. Переодевшись в тёмно-синий брючный костюм, обтягивающий бедра, вышла с милой таинственной улыбкой и стала готовить закуски.
Олег и в детстве-то всегда смотрел на её фигуру с вожделением, в юности мечтал о такой женщине, а сейчас, понимая, что дело в шляпе, торопил события. Уже после первой рюмки, закусив помидором и пирожком с грибами, честно признался, что она нравилась ему всегда, с самого детства. Антонина Леонтьевна улыбнулась и, придвинувшись вместе со стулом, поцеловала его в губы.
— А где Ленка? — спросил Олег, возбуждаясь все больше и больше.
— У подруги, — сказала Антонина Леонтьевна, обняв Олега за шею. — Учит уроки. Потом они вместе идут в кино, на девятичасовой сеанс. Придёт поздно, не раньше одиннадцати.
Олег стал наливать в рюмки ещё.
— Я не хочу, чтобы ты был пьяным.
— Я и сам не хочу.
Антонина Леонтьевна молча встала и пошла в спальню. Возле кровати повернулась к Олегу и крепко обняла его. Олег, целуя, стал проявлять нетерпение и стягивать с неё брюки.
— Подожди, — сказала она. — Разденься сначала сам.
Олег сбросил с себя свитер и расстегнул ремень у брюк.
Антонина Леонтьевна разобрала постель и стала раздеваться.
Когда легли, Олега хватила такая трясучка, что Антонина Леонтьевна удивилась:
— Что ж ты дрожишь-то так? — шёпотом спросила она. — Первый раз что ли?
— Первый, — признался Олег.
— О, Господи!.. Она помогла ему.
… На тумбочке возле изголовья стоял будильник. Без пяти одиннадцать. Антонина Леонтьевна встала, надела халат и пошла в кухню. Убрала водку в шкаф. Несколько минут спустя явилась дочь. Антонина Леонтьевна накормила её и уложила спать. Вернулась к Олегу.
— Сколько ей лет? — спросил Олег еле слышно.
— Двенадцать исполнилось.
— В каком классе?
— В пятом… Ш-ш! — Антонина Леонтьевна приложила палец к губам.
В семь утра зазвенел будильник. Антонина Леонтьевна встала и пошла будить дочь.
Олег томился полчаса в одиночестве. Усадив дочь завтракать, пришла, наконец, Антонина Леонтьевна.
— Твой друг исчез, — сказала она тихо-тихо, наклонившись к самому уху Олега.
— Бог с ним, — прошептал Олег. — Живой и ладно.
— Наверно с похмелья понять не мог, как оказался в бане.
— Наверно. А зачем ты топишь баню? Ведь есть общественная баня.
— Не люблю я ходить в общественную. Бабы смотрят на меня… Ну, задрожал опять. Подожди, Ленку отправлю в школу.
Олег явился домой лишь к обеду. Не пил, а пьяный. Не дурак, а блаженный. На вопрос деда, где ночевал, ответил с улыбкой:
— На лесопилке.
— Две смены подряд пилил? — удивился дед, слюнявя цыгарку.
