мальчик. Но занятнее всех Рафаэль29. Он вносит столько веселья, что забываешь на него сердиться. […]
На бульваре встречаем единомышленников. Грызем семечки. Сидим и смотрим на море. Я с Верой Николаевной Ильнарской. Она молодец — несмотря на то, что им очень трудно, она не поступает ни в один из многочисленных театров и влачит скромное существование беженки. Ей уже приходится таскать воду. Живут они в одной комнате, выходящей окнами во двор. […] Идут разговоры, и о том, не пуститься ли на «дубке», по примеру Волошина, в Крым. Серьезно об этом подумывают Варшавские. Зовут нас, но меня не очень увлекает это предприятие. […] и Яну не хочется менять синицу на журавлей в небе… […]
Днем мы с Яном вышли прогуляться. […] Сталкиваемся со Шмидтами и Варшавскими. Полевицкая обращается к Яну с просьбой:
— Напишите мистерию, мне так хочется сыграть Божью Матерь или вообще святую, зовущую к христианству…
— Постараюсь, — говорит, смеясь Ян.
— Да, пожалуйста, — умоляющим тоном настаивает она. […]
Когда дождь прекращается, мы уходим.
— Господи, — вздыхает Ян, — какое кощунство и в какое время! Играть Богоматерь, и перед такими скотами! Неужели она не понимает? […]
3/16 июня.
Год, как мы в Одессе, как не похожа она на прошлогоднюю, немецкую. Та была еще нарядная, уже стояли жары, и ветчина стоила всего 6 рублей… теперь она стоит 48 рублей фунт, то есть в восемь раз дороже. Хлеб сегодня стоил 22 рубля фунт. Клубника стоила одно время 30 рублей за фунт, а сегодня 10, но и это нам не по карману.
Все еще прохладно, — это наше счастье, а то в городе в жару будет очень трудно.
Сколько мы пережили за этот год, год беженства. Одни «смены власти», как говорит наша горничная, чего стоют!
Вид города сильно за год изменился. Все ходят в чем попало. У детей вместо туфель деревянные сандалии, которые очень приятно стучат по тротуарам. На всех углах продают разную снедь, — можно дома и не готовить.
4/17 июня.
У Яна повышенная температура. Днем он был очень бледен, а ночью мешал спать кашель. […]
Перед сном мы с Яном вспоминали Ростовцевых, Котляревских, их журфиксы и салоны, и как все это странно, точно с другой планеты. Могли выходить из дому, когда хотели, зажигать электричество и так далее, а теперь… […]
6/19 июня.
[…] Мы часы не переставили и живем по-прежнему. Говорят, опасно ходить по улице с часами, на которых Божеское время. Уже родился рассказ, как один красноармеец спросил у одного господина — «Который час?». Тот вынул часы и сказал. Красноармеец увидел, что время старое, схватил часы и растоптал.
11/24 июня.
Вчера целый день была занята стиркой, сегодня полоскала, развешивала. Физический труд приятен, но досадно, что он утомляет так сильно, что нет уже сил заниматься умственным. […]
Есть слух: подписан мир и взят Харьков. […]
На днях Ян принес известие, что в Одессу присланы петербургские матросы, знаменитые своей беспощадностью.
Были как-то у нас Варшавские. Они серьезно думают бежать на дубке в Крым. Живут они на проданные драгоценности. А что дальше делать, когда все проедят? В Крыму цены на все нормальные. […]
По улицам на каждом шагу подводы с награбленным буржуйским добром. Многие дома стоят почти пустыми. Куда же все увозится? […]
Третьего дня узнали, что Недзельский едет таки в Москву. Скептицизм Яна на этот раз не оправдался. Бросаемся писать письма. […]
Пешком несемся в Отраду. Боимся опоздать. Там Кипен. Вл. Ос. в красноармейской форме. Все волнуемся. Может поездка окончиться всячески. Он везет в Москву деньги, которые зашивает в полу солдатской шинели. Жена, видимо, волнуется, но сдержанна. […]
До чего дожили: из Одессы в Москву, все равно, как в сказке о Змее-Горыныче, и сколько всяких застав в виде тифа, холеры, крушения поезда и, наконец, че-ка.
[…] узнали, что в Киеве опять «в проведение в жизнь красного террора» расстреляли еще нескольких профессоров, среди них Яновский. И я вспоминаю высокую фигуру этого знаменитого профессора-медика […]
Утром сегодня, рано, пришел Федоров. Очень кстати. Они с Яном мне выжали белье. Сделали это быстро и весело. […] Они не голодают, жена целый день занята хозяйством […]
[…] Фельдман30 предлагал употреблять буржуазию, вместо лошадей, для перевозки тяжестей. […]
12/25 июня.
Целый день гладила. Устала больше, чем от стирки. Никогда не подозревала, что гладить так тяжело. […] Руки, как у прачки — все облезли. […] Но приятное чувство удовлетворения. Исполнила то, что казалось невыполнимым. […]
13/26 июня.
После обеда выхожу пройтись и вдруг […] встречаю Анюту. Вот обрадовалась! Показываю с гордостью содранные пальцы. Возвращаюсь домой. Она загостилась дома из-за забастовок. […]
— Они хотят меня замуж выдать, — говорит Анюта.
— Ну, что-ж! И прекрасно, пора, — шутя, говорю я.
— Что вы! да я ни за что не пойду замуж за мужика. Мне не нравится деревенская работа. Я отвыкла. […]
— Ну, а что слышно в деревне, что говорят о большевиках?
— Там ужасное творится. Придут петлюровцы — забирают в солдаты. Потом большевики — тоже. Вот и бывает так, что отец против сына, брат на брата. Страсть, что делается. Все ждут перемены власти, а какой — не знают. […]
14/27 июня.
[…] Главный комиссар университета студент второго курса ветеринарного института Малич. При разговоре с профессорами он неистово стучит кулаком по столу, а иногда и кладет ноги на стол.
Комиссар Одесских Высших курсов — студент первокурсник Кин, который на всякое возражение отвечает: «Не каркайте».
Комиссар Политехнического Института Гринблат, разговаривая со студенческими старостами, держит в руке заряженный револьвер.
Говорят, что низшие служащие очень недовольны, о чиновниках и говорить нечего. Такой идет повсюду кавардак, что даже подумать страшно. Вот, куда заводит мнение, что университет — это фабрика, профессора — высшая администрация, а студенты — рабочие. И это мнение бывшего ученого, пишу «бывшего» потому что, мне кажется, что Щепкин сошел с ума…
16/28 июня.
В газетах еще пишут о ликвидации банд Григорьева. Все одно и то же. Я не могу читать по новому
