правописанию, не могу выносить этот ужасный большевистский язык. […]
Слух, что Деникин взял Харьков. Неужели правда? Боюсь радоваться. Ян сильно взволновался. […]
17/30 июня.
К завтраку Ян принес противоречивые слухи: Харьков взят обратно — это ему сообщил Юшкевич. А в других местах ему сообщили, что взят Екатеринослав, Полтава, а Курск и Воронеж эвакуируются. Колчак, будто бы, прорвал фронт в Царицынском направлении. Начинается наступление на Вятку. И, наконец, совсем невероятное сообщение, что Севастополь в руках англичан, которые совершили десант в 40 тысяч человек. Я ко всему стараюсь относиться спокойно, занимая себя то школой, то библиотекой, а на Яна страшно смотреть. Он только и занят слухами. […]
18 июня/1 июля.
Ян пошел на базар и вернулся домой вместе с Тальниковым. Цены за сутки очень поднялись, например, вчера вишни стоили 6 рублей, а сегодня — 20. Тальников сообщил, что на завтра, по слухам, назначена всеобщая мобилизация. Может быть, это в связи с падением Екатеринослава, Полтавы и Воронежа, хотя все это из области слухов.
Тальников рассказывает, что в Пролеткульте выставка книг, выпущенных в Москве и других городах. Говорит, что есть хорошие издания. Часть напечатана по новому правописанию, а часть — по старому. Он просматривал каталог, из книг Яна рекомендована «Деревня». Он советует пойти туда посмотреть. Но едва ли мы соберемся. Противно!
Вечером заходим к Полыновым […] Слухам о разгроме армии Деникина никто не верит. Как всегда, разговоры о продвижении армий. Людей, приносящих сводки, сегодня не было.
У Полыновых дают гостям по стакану чая, это большое удовольствие. Сами они едят хорошо. Сегодня за ужином подавали мясо. Я старалась не смотреть на него, вид его раздражает вкусовые ощущения…
М. Н. очень волнуется за Колю. Его могут призвать. Конечно, в Москве было бы лучше. Там устроили бы для внука М. Н. Ермоловой31 … […]
19 июня/2 июля.
Как только начинают носиться слухи о каких-нибудь выдающихся событиях, так начинает подпольная контр-революция бегать друг к другу в гости.
[…] Ян […] побежал за сводкой на бульвар, но скоро вернулся, так как на бульваре он никого из «заговорщиков» не нашел. […]
20 июня/3 июля.
Идем вечером к Полыновым. Звоним, отпирает дверь сама Татьяна Львовна и радостно сообщает:
— Можете спать спокойно. Из Москвы пришло приказание — «писателей не трогать».
Мы вздохнули спокойно, ведь вот уже три недели, как ежедневно мы совещаемся с Яном, ночевать ли ему дома. Многие друзья предлагали свой кров, но мы решили до самой последней минуты не переходить Яну на нелегальное положение. Он и так нервен. Сон для него очень важен, а спать в непривычной обстановке ему всегда беспокойно. Надеялись, что в случае опасности, его предупредят. Но все же всякий вечер бывало жутковато. […]
21 июня/4 июля.
Наступило лето. Люди стали страдать от духоты. Я же довольна, что тепло. По вечерам мы ходим на бульвар, сидим на парапете, смотрим на море. […] Вчера был византийский закат. Но природу теперь ощущаем глазами, а до души не доходит. […]
Скончался П. Дм. Боборыкин. Я как раз эти дни думала о нем, говорила о нем с Д. Н. Куликовским. […] Умер он над мемуарами на 83-ем году жизни. Жаль мне Софью Александровну. Как она теперь будет жить одна? Какое чудесное впечатление она на меня оставила. Жаль очень, что я мало знала ее. Куликовский считает за Боборыкиным положительные заслуги, ценит его «Василия Теркина».
22 июня/5 июля.
В газетах список расстреленных в 11 человек. […]
Стали брать заложников. Еще арестовано 6 профессоров и 30 присяжных поверенных.
23 июня/6 июля.
[…] Щепкин ужасно свирепствует на заседаниях в у[ниверсите]те, хотя из комиссаров по народному образованию его давно удалили, нашли, что и он слишком правый. На одном заседании вечером в полутемной комнате он много и быстро говорил, что если что нужно для торжества красных идей, то он не пощадит никого: «всех, всех расстреляю, расстреляю…» […]
27 июня/10 июля.
Вечером на бульваре, но никого из знакомых не встречаем. Проходим по всему бульвару. Останавливаемся у лестницы под памятником Ришелье, пощаженным большевиками. Неподалеку от нас видим двух барышень, очень кокетливо одетых, и молодого человека. У всех на руках повязка с буквами «Ч. К.». Стоят с оживленными лицами, чему-то смеются… Взглядываю на Яна, он, побледнев, как полотно, с искаженным лицом, говорит: — Вот, от кого зависит наша судьба, И как им не стыдно выходить на люди со своим клеймом!
Я вглядываюсь в их лица, стараясь запомнить: барышни брюнетки, довольно хорошенькие, с черными глазами, худенькие, среднего роста — барышни, как барышни, типичные одесситки. Молодой человек с самым ординарным лицом во френче, с фатовским пошибом, со стэком в руке.
Стараюсь поскорее увести Яна, хотя и хочется последить за этой тройкой. Даю слово больше сюда не приходить, так как он очень неосторожен и, кроме того, вижу, что подобное зрелище ему доставляет невыносимое страдание.
Идем мимо домов, из окон которых свешиваются ленивые морды красноармейцев, отовсюду слышится гармония, пение, ругань. В некоторых домах уже пылает электричество, хотя еще светло. Театры и иллюзионы залиты электрическими лампочками, кровавыми звездами.
Всю дорогу Ян не может успокоиться. Он даже как-то сразу осунулся. И все повторяет: — Нет, это иное племя. Раньше палачи стыдились своего ремесла, жили уединенно, стараясь не попадаться на глаза людям, а тут не стесняются не только выходить на людное место, а даже нацепляют клеймо на себя, и это в двадцать лет!
Теперь гулять придется по уединенным улицам. […]
У нас один день вареные кабачки, а другой — картофель с мулями, при чем с каждым днем масла все уменьшается и уменьшается. Готовят у нас давно на железной печурке, которая немилосердно дымит. Хлеб все дорожает и дорожает, несмотря на великолепный урожай.
На улицах то и дело видишь, как грызут кукурузу, называемую здесь «пшенкой». Продают крутые яйца, мамалыгу, ягоды, фрукты и все по высокой цене.
29 июня/12 июля.
У нас в доме именинник. Наша школа чествует своего профессора. Ученики поздравляют Петра Ал. [Нилуса], принесли — кто хлеба, кто вина. Учение было отменено. Видно, что П. Ал. завоевал любовь к себе, и каждому хочется сделать ему удовольствие.
[…] Сообщает нам, что сегодня будут обыски в нашем районе: всё ищут уклоняющихся от воинской повинности. Мы летим домой. […]
Первую минуту — все точно в панике, прячем, куда попало, деньги. Затем берем себя в руки и садимся за стол. Ян читает…
