30 июня/13 июля.
Трудно описать, что пережили мы вчера. Такого состояния я никогда не испытывала. […]
Около 10 часов по астрономическому времени слышим голоса под окнами во дворе, стук сапог, лязг берданок. Влетает Анюта, бледная, но спокойная:
— Пришли. И пошли прямо к Евгению Осиповичу [Буковецкому], в столовую.
Ян остается на месте за письменным столом. На столе маленькая керосиновая лампочка — дожигаем остаток керосина. Я не выдерживаю и иду туда, где обыскивают. Стараюсь быть спокойной. А между тем уверена, что кончится большой бедой. В буфетной, где как раз находились солдаты с берданками, за тонкой перегородкой, лежит в пустой комнате много нестиранного белья наших сожителей. Они затянули со стиркой и теперь нет возможности перестирать все это количество. Если заглянут туда — все пропало… Красноармейцы, самые обыкновенные великоросы, стоят как-то конфузливо. Прохожу мимо, здороваюсь, кланяюсь, прохожу в столовую, где живет хозяин. Около столовой маленькая комнатка, в которой стоит комод. Начинают обыскивать именно этот комод. Считают рубашки. За обеденным столом, где час тому назад весело пировали скромные именины, сидит высокий, с наклонностью к полноте молодой человек и записывает, сколько чего обыскивающие находят. Я сажусь за этот же стол, слушаю и смотрю. Слышу, спрашивают:
— Сколько рубашек?
— Семь, — отвечает хозяин, который все время что-то безостановочно говорит.
Начинают считать. Оказывается девять. Возмущение.
— Как не стыдно, — говорит записывающий, — интеллигентный человек, а обманывает.
— Да помилуйте, — говорю я, — какой мужчина знает, сколько у него в комоде белья!
[…] Кроме рубашек, все оказалось правильным. Обыскивающие вошли в столовую.
— Показывайте припасы. Вынимает наволочку, в которой мука.
— Сколько?
— Пятнадцать фунтов, — отвечает хозяин, — да нас 7 человек здесь живет.
— Какое пятнадцать, — перебивает грудным голосом солдат, — тут целые тридцать будет.
Начинается спор. Мирятся, что 25 и что это на 7 человек. Муки ни у нас, ни у Нилуса нет, а потому хозяин и говорит, что это на всех. То же самое было и с сахаром. Наконец, им, видимо, надоело, и они пошли в следующие комнаты. Хозяин умно повел их после столовой наверх, где спал П. Ал. и где теперь школа. Я не стала подниматься с ними. Пришла и села на диван против стола. Ян сидел все в той же позе, как и полчаса тому назад. Он был в очках, перед ним лежала книга, но он не читал.
Прошло минут 20. Слышим спускающиеся тяжелые шаги по нашей чудесной широкой деревянной лестнице. Еще минута, и стук в дверь. Опять остроумно — он привел их сначала в комнату Яна, а не в мою, которая выходит в холль. Я чувствую, что у меня сердце бьется так, что я едва могу дышать. Я знаю, что в ванной комнате, которая находится между
Входят трое более ли менее интеллигентных людей, а за ними, стуча берданками, вваливаются кривоногие мордастые красноармейцы. Ян, в очках, с необыкновенно свирепым видом, неожиданно для меня заявляет:
— У меня вы обыска не имеете права делать! Вот мой паспорт. Я вышел из возраста, чтобы воевать.
— А запасы, может быть, у вас есть, — вежливо спрашивает тот молодой человек, который возмущался хозяином.
— Запасов, к сожалению, не имею, — отрывисто и зло говорит Ян.
— А оружие? — еще вежливее спрашивает предводитель шайки.
— Не имею. Впрочем, дело ваше, делайте [обыск], - он кидается зажигать электричество.
При свете я испугалась его бледного, грозного лица. Ну, будет дело, зачем он их раздражает, — мелькнуло у меня в голове.
Но солдаты стали пятиться, а молодой человек поклонился со словами: — Извиняюсь. И все вышли тихо один за другим.
Мы долго сидели молча, не в силах произнести ни слова.
Вошла Анюта.
— Ушли, слава Богу, пошли по квартирам теперь, — и смеясь, передает, как один солдат сказал другому: — Дом-то хорош, а живут голоштанники!
Слава Богу, что так кончилось.
Идем в столовую. Вытаскивается из недр бутылочка вина, и мы распиваем ее на радостях. […]
[Несколько записей без числа. Вероятно, В. Н. боялась после обыска записывать в дневник. Но ясно, что это записи июльские:]
[…] После обеда отправляемся к Полыновым. Отпирает дверь Маргарита Николаевна и предупреждает шепотом:
— У нас комиссар иностранных дел, такой-то. Хлопочем устроить выезд Семену Владимировичу…
Входим в столовую и видим небольшого роста молодого человека, очень почтительно с нами здоровающегося. Я взглядываю на Яна и вижу, что он в том состоянии, когда ему все равно. Он садится и вызывающе молчит. Как на грех, хозяева вышли и мы остаемся втроем. Я, боясь, что Ян не сдержится, начинаю разговор о погоде. Комиссар с радостью поддерживает его. По обычаю этого дома, кой кто начинает приходить. Настроение натянутое. Всякий предупреждается, что беседа ведется на незначительные темы. Наконец, является виновник этого нового гостя и, после недолгой беседы, комиссар исчезает. Мы облегченно вздыхаем, хотя на душе неприятный осадок. Отъезжающий, смеясь, говорит, что он получил пропуск и еще какую-то бумагу на таком безграмотном языке, что он сохранит их для потомства. Хозяева говорят, что сильно боялись за Яна — такой у него был свирепый вид…
Были у Тальниковых. Виделись там с Куликовскими. Как он всегда весело, с радостной улыбкой здоровается. Но как он за последнее время подался, похудел. Рассказывает, что на днях он чуть не потерял сознание на улице.
— Уж очень действуют на меня расстрелы и издевательства в чрезвычайке. […]
— Говорят, палачам платят по 1000 рублей с жертвы плюс все, что на нем.
— Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки. Есть еще один садист, который перед тем, как выдать расстреливаемого палачам, вызывает его из камеры и катается с ним на извозчике, нежно прижимая его к себе…
5/18 июля.
Сидим у Полыновых. Приносится известие, что в порт входят иностранные пароходы. Бежим туда, откуда видно море. Смотрим, молчим, волнуемся. Народу уже много. Говорить боимся, так как в соседе никто не уверен. Опасно показать радость. Опасно задать вопрос. Но что они несут с собой? Освобождение нам и гибель большевикам? Хлеб? Теряемся в догадках. Вечер, пора возвращаться по домам. До утра ничего не узнаем. Дома сидим, пьем вино и делаем тысячу всевозможных предположений. Ночь, а не спится, лезут самые невероятные мысли. […]
6/19 июля.
Ян вскочил рано. Мне нездоровится, лежу в постели. Натощак Ян выскакивает, чтобы прочесть газету. Быстро возвращается огорченный: транспорт русских пленных, пожелавших возвратиться на родину…
К вечеру уже рассказывается по городу много курьезов. Подходят, например, прибывшие солдаты к
