мыслями с помогавшими ей старшекурсниками, — басню тоже, а вот стихи — хорошо. Да вроде она дочка какого-то писателя. Берем!»
…Ошарашенному отцу дали почитать рапорты Риты, когда Юрий Владимирович Андропов стал генсеком. В течение долгих лет она писала о папе, но писала так, что хоть сейчас давай ему героя и вводи в Политбюро.
Когда у Риты разорвалось сердце, мама присутствовала при вывозе тела — дочь не успела приехать из-за границы. Санитары вытащили Риту на носилках и понесли вниз по лестнице: носилки прогибались, санитары горбились, и при каждом шаге голова Риты с глухим стуком ударялась о высокие ступеньки сталинского дома.
Милая, добрая Рита, спасибо тебе — ты тоже была папе настоящим другом…
Не верьте злым словам: «он растерял друзей», — Где братство — там такое невозможно, Понятье это слишком многосложно, Чтоб говорить: «он потерял друзей». Ушедшие всегда в груди твоей, А те, что живы, дли, Господь, их жизни, — Должны лишь жить, без страхов и болей, А как хрусталь, расколотый на брызги. Гоните от себя обидные слова: «Он вознесен, для нас забыл он время», Друзья — не символ и отнюдь не бремя, А вечный праздник, кайф, лафа, Способность верить в правоту «07», Когда набор заезженного диска Позволит нам сказать: «Ну, Сень, Как жизнь? Что нового? Дошла ль моя записка?» Не может быть! Отправил год назад! А может, вру. Хотел, а не отправил. У дружбы есть закон, у дружбы нету правил, Подарков ценных, вымпелов, наград. Ты жив? Я тоже. Очень рад. В сорок лет у папы обнаружили затемнение в легком, он сильно кашлял, врачи подозревали туберкулез и выписали мощные препараты. Мама выделила отдельные столовые принадлежности, следя, чтобы мы к ним не прикасались. Каждый вечер натирала папе спину и грудь медвежьим жиром, такой же жир растворяла в горячем молоке, и он это омерзительное снадобье послушно пил. Легкие залечили, но с тех пор, как только наступала поздняя осень с зябкой сыростью и дождями, отец температурил, кашлял и старался уехать до зимы поближе к Черному морю, в ялтинский Дом творчества писателей, где с удовольствием общался с коллегами.
Вспоминает писатель Валерий Поволяев.
Каждое утро Юлиан выходил на пляж, как на работу, ставил на стол под грибок пишущую машинку и начинал стучать по клавиатуре. Страницы спархивали с машинки, будто птицы.
Меня Юлиан заставил написать первую детективную книгу. Произошло это так. Мы с ним состояли в редколлегии журнала «Человек и закон», представляя там Союз писателей, детективов я никогда не писал, ограничивался повестями на нравственно-этические темы.
— Тебе нужно выступить в журнале с детективом, — настаивал Юлиан, — обязательно.
— Но я же в жизни никогда не писал детективов. Даже не знаю, как это делается.
— Детектив пишется так же, как и любая книга — пером. Затем перепечатывается на машинке.
— И все-таки это особый род литературы, — сомневался я. И Юлиан это почувствовал.
— Знаешь, как надо писать детектив? — неожиданно спросил он и прищурился, будто во что-то целился.
— Как?
— Чтобы самому было страшно. Когда самому бывает страшно — значит, детектив удался.
Так у меня появилась первая детективная повесть, потом она была издана-переиздана раз десять, не меньше.
Приехали мы с ним как-то в Ялту, в Дом творчества писателей. Юлиан тогда работал над романом «Горение» о Дзержинском.
Не успел я распаковать чемодан, как Юлиан появился в номере.
— Пошли в город!
Через десять минут мы были уже внизу. Для начала заглянули в аптеку.
— Здесь мы приобретем ялтинский «хрусталь», — объявил он.
Мы купили штук двадцать мензурок, испещренных рисками — 20 мл, 30 мл, 50 мл для дозированного приема лекарства.
— Хрусталь для званых приемов, — сказал Юлиан, — мы будем пить из мерзавчиков крепкие напитки.
— А менее крепкие?
— Из обыкновенных стаканов. Как Штирлиц, отмечающий вступление Красной армии на территорию Германии в 1945 году.
Но самую значительную покупку Юлиан сделал на рынке, в хозяйственном магазине. Он купил… большой ночной горшок, эмалированный, с крышкой и невинными голубыми цветочками по бокам. Вначале я не понял: зачем это?
А на следующий день началась работа — жесткая, без поблажек самому себе, изнурительная. Он наполнял горшок водой из-под крана, опускал туда кипятильник. Потом высыпал пачку чая. Целую. Со слонами, нарисованными на упаковке. Напиток получался такой крепкий, что им хоть самолеты заправляй. За работой, до обеда, Юлиан выпивал целый горшок этого черного чифиря. После обеда заваривал второй. И так — каждый день.
Через месяц пребывания в Ялтинском доме творчества был готов очередной том
