— Алексея… Георгия… когда… придут…
— Вам говорить нельзя, — бросилась к нему Тамара. — Нельзя! Нельзя!
— Алексея… Георгия… когда… придут… — Лигов не открывал глаз, облизывал кончиком языка сухие губы. — Пить! Когда Алексей… Клементьев…
— Хорошо, хорошо, Олег Николаевич, — торопливо проговорила молодая женщина. — Как они придут, сразу же будут у вас.
Она взяла из рук Насти кружку с водой и напоила больного. Он повернул лицо к кожаной спинке дивана, давая понять, что хочет остаться один. Настя и Тамара вышли в гостиную. — Совсем они плохие, — прошептала Настя. — Бедные.
— Очень плох, — кивнула Тамара. — Как дети?
— Чего же им, несмысшленышам? Корабли строят. Скоро кормить их. Пойду на кухню.
— Я тебе помогу. — Тамара хотела идти следом, но Настя остановила ее и указала глазами на кабинет:
— А если им что потребуется?
— Ты права. Я останусь тут. — Тамара села к столу, на котором лежали петербургские и московские журналы, доставленные сегодня пароходом «Волга».
Настя ушла на кухню. Она стала в доме своим человеком. Хозяйничала, ухаживала за детьми, вместе с китайцем-поваром готовила обеды. За это время девушка успокоилась, и страхи той ночи, когда ее втолкнули в кабинет к Тернову, стали понемногу забываться. Быстрая, расторопная, со всеми приветливая, она чуждалась только Джо Мэйла, который теперь стал членом команды «Геннадия Невельского», и даже бывала с ним грубовата. Когда Мэйл находился в доме, что теперь случалось редко, то Настя или совершенно не замечала его, или же на его обращение сердито поводила плечом и однообразно отвечала:
— Вот еще!
…Клементьев и Северов пришли домой только вечером на следующий день.
— Как Олег Николаевич? — обнимая и целуя жену, еще в прихожей спросил Клементьев.
— Плох, очень слаб. Все время спрашивает вас.
— Эх, Олег, Олег! — горько вздохнул Северов и, сбросив шапку, пригладил волосы. — Боюсь, что это его последние дни. Пойдемте к нему.
Олег Николаевич, очевидно, слышал их приход. Когда они осторожно, стараясь меньше шуметь, вошли в кабинет, Лигов встретил их взглядом.
Он был очень плох. На сером лице, в котором не было на кровинки, лихорадочно блестели глаза, но этот блеск был непостоянный. Он то появлялся, то исчезал, и тогда глаза становились тусклыми. «Умирает», — подумал Клементьев с болью и тоской.
Лигов сделал рукой слабый жест, приглашая сесть поближе к нему. Они пододвинули стулья. Лигов, видимо, собрав силы и стараясь скрыть свою слабость, громко спросил:
— Как в Гайдамаке? Все говорите!
Это был приказ. Клементьев положил свою ладонь на руку Лигова и пожал ее:
— Хорошо! Вот Алексей Иванович расскажет.
— Ну, Олег! — заговорил Северов. — Идем на всех парусах при полном ветре. На косе склады почти готовы. Знаешь, где плотников достали? Около бухты на одной речушке деревня есть — Душкино. Так там переселенцы недавно поселились. Хорошие, умелые мужики. Чем им голодать до нового урожая, решили наняться на всю зиму к нам. Мы приняли. Одобряешь?
Лигов внимательно слушал Северова. При его вопросе он прикрыл глаза и чуть заметно кивнул, Алексей Иванович продолжал:
— Печи тоже начали класть, но морозы мешают. Лигов приподнял брови. Северов продолжал:
— Пусть мужики построят себе землянки. Печи весной закончим. Нашелся и бондарь. Говорит, что у себя в России бочки делал. Сказал ему, чтобы подручных себе нанял да всю зиму и мастерил бочки. Просто везет нам! — почти весело закончил Северов.
Олег Николаевич перевел взгляд на Клементьева, спросил громко, точно рассказ друга придал ему силы:
— Когда… охота?
— Зимой!
— Да, да, у Кореи… — Лигов жадно глотнул воздух, на его лбу выступил пот. — У Кореи…
— Молчи. Говорить тебе нельзя! — по-дружески прикрикнул на него Северов.
— У нас все хорошо идет, — успокаивающе сказал Клементьев. — Поправляйтесь! Вместе на охоту пойдем. Вы первый выстрел сделаете.
Лигов отрицательно покачал головой и жестом попросил пить. Пока он медленно утолял жажду, моряки переглянулись. Тонкие пальцы Лигова, обхватившие кружку, были совсем прозрачны. Рука дрожала. Вспомнилось наставление докторов, что Лигову очень вредны волнения. Доктор с «Иртыша» признал у Лигова нервное истощение и прописал покой, а китайский врач, приведенный Ходовым, сказал, что у Лигова очень больное сердце и что вылечить его уже нельзя. Со спокойствием человека, видавшего, как люди умирают, он сказал:
— Господина Лигова Новый год встречать не будет!
А ведь до Нового года осталась всего неделя. Клементьев пытался отогнать печальные мысли и сказал как можно веселее:
— Господин Белов Константин Николаевич стал капитаном «Надежды».
— Вернулся. — Глаза Лигова засияли. — Зовите его…
Он безуспешно попытался приподняться, но на лице отразилась боль.
— Лежи, лежи. Больше ни слова, — потребовал Северов. — Завтра расскажем, какие новости в газетах. Тут мы получили их чуть ли не за год. Спи!
Он пожал руку Олегу Николаевичу. Клементьев последовал его примеру, и они вышли из кабинета, провожаемые лихорадочным взглядом Лигова. Даже когда плотно закрылась дверь и бронзовая ручка, повернувшись, застыла, Лигов долго смотрел на нее, точно звал друзей…
…Ночью Тамара, положив голову на грудь Георгия, слушала, как бьется его сердце. Они долго молчали. Георгий нежно гладил волосы жены.
На грудь Георгия упала слеза Тамары, вторая, третья…
— Тамара, ты плачешь? — прошептал испуганно Георгий и, обняв голову жены, поднял ее лицо к себе. Слабый свет лампады упал на него, и Георгий Георгиевич с изумлением увидел, что Тамара улыбается.
— Что ты, что с тобой? — уже испуганно спрашивал Клементьев, но Тамара молчала, потом, сильным движением высвободив голову из рук мужа, прошептала:
— Георгий… я буду матерью.
Она снова спрятала голову на груди мужа и услышала, как застучало его сердце, и ей показалось, что в этот момент где-то под ее сердцем откликнулось что-то новое-новое, возникающее из таинственных глубин жизни. «Он», — подумала Тамара и крепче обняла мужа.
В этот момент перестало биться сердце Лигова.
Утром на крик Насти, первой вошедшей в кабинет, сбежались все. Капитан Удача лежал на спине с закрытыми глазами. В его сложенных на груди руках моряки увидели квадратную дощечку сандалового дерева с вырезанным на ней барельефом Марии. Это был подарок гавайцев в день проводов из Гонолулу русских китобоев.
На маленькой тумбочке, что стояла рядом, белел конверт. Северов осторожно, точно боясь разбудить Лигова, взял его и, прочитав надпись, протянул Клементьеву. На конверте рукой Олега Николаевича было написано:
«Русскому китобою господину Клементьеву». «Почему только мне, — подумал Георгий Георгиевич, — а не Северову, не нам обоим?» Он взглянул на Алексея Ивановича. Тот стоял у тела друга и, не отрываясь, смотрел на спокойное лицо Олега Николаевича. «Вот и ты ушел, Олег, — говорил про себя Алексей Иванович. — Ушел навсегда, и я остался один. Не сбылись наши мечты. Что же мне делать? Мы ведь с тобой и не простились…»
