милицейской форме лишь однажды – когда получал паспорт.
Он представил, как отнеслись бы тогдашние милиционеры, принеси он им заявление, в котором были бы описаны подвиги Парамонова. Скорей всего, самого заявителя немедленно переправили бы в психушку.
Опыт общения с органом правопорядка в этой новой жизни он, к своему несчастью, поимел и ни за что не стал бы его повторять.
Так и получалось, что, идя в сторону дома Парамонова, Николай Николаевич ощущал, с одной стороны, долг мужа и отца, а с другой – ужас перед тем будущим, в которое он вступит, исполнив этот свой долг. Но чувство долга было в нем всегда сильнее ощущения страха.
И он продолжал идти, так и не сообразив, как поступит, когда окажется перед дверями Парамонова. Но то, что он заставит этого подонка отойти в сторону от его семьи, Николай Николаевич знал твердо.
Андрей Бенедиктович еще раз проверил наличие в кармане кредитной карточки, открыл стальную, облицованную вагонкой дверь. Дверь, точнее, наддверное пространство было снабжено различными суперсовременными причиндалами, которые установил Владлен и которые мог заметить лишь специалист. Для специалистов серьезных охранных фирм в них ничего нового не было, такие игрушки с панорамным обзором, а то и одновременной записью нынче стоят во многих домах – от иностранных консульств и банковских офисов до мест обитания олигархов. Андрей Бенедиктович потому и ощущал внутреннюю гордость, что он одними только этими микроизделиями электронно-оптической индустрии уже приравнен к рангу высших. Всякий раз, собираясь покинуть дом, он смотрел на экран: что там происходит на лестнице. На лестнице обычно ничего не происходило, и Андрей Бенедиктович спокойно открывал дверь.
Так было и на этот раз. Он спустился по лестнице бегом, очутился на улице, но, когда проходил через маленький сквер, ему навстречу со скамейки неожиданно поднялся мужчина.
Мужчина тот был ничем не примечателен, таких по городу шастают сотни тысяч, в обыкновенной куртке, коротко стрижен, светловолос.
Парамонов хотел обойти его, но человек заступил дорогу.
– Вы ко мне? – И Парамонов испытал невольное чувство опасности, которое ощущал всегда, когда сталкивался один на один с незнакомыми мужчинами в узком пространстве.
– К тебе, к тебе, – ответил человек и мгновенным движением вытащил зачем-то из большого бокового кармана куртки тонкую голубоватую полиэтиленовую папочку, а из нее – лист желтоватой бумаги.
И Парамонову показалось, что от бумаги этой на него дохнуло еще большей опасностью.
«Налоговая полиция, что ли?» – успел подумать он и попытался отстраниться от листка, который протягивал ему человек с седым ежиком. Именно с седым, – теперь Парамонов хорошо разглядел его.
– Я, извините, опаздываю, – снова попробовал отстраниться он, – у меня есть менеджер. Ему, пожалуйста, любые бумаги. – Он снова попытался обойти незнакомого человека.
Но мужик опять не дал ему этого сделать.
– Это тебе, тебе лично, хрен моржовый, – сказал он. – Бери, раз дают. Личное послание. Можно сказать, с того света. Держи крепче и прочитай.
Что-что, а запах смерти Парамонов мог ощутить сразу. Этот запах исходит от человеческого тела. Тело может быть вполне здоровым и жизнерадостным, оно может вовсе не догадываться о близком конце, но незадолго до того, как приборы зафиксируют остановку жизнедеятельности головного мозга, появляется слабый запах, словно бы аммиака. Так, по крайней мере, утверждают многие экстрасенсы. Так чувствовал сам Парамонов.
И едва незнакомый мужик сильной рукой вложил ему в руку странный листок, вроде бы и не бумажный даже, причем исписанный какими-то крючками, клинышками, как Андрей Бенедиктович ощутил запах смерти. Своей собственной смерти.
– Я же сказал, все бумаги моему менеджеру! – взвизгнул он и хотел бросить ее под ноги, истоптать.
Но мужик с седым ежиком мгновенно перехватил его движение. А потом аккуратно, но с силой зажал бумагу в кулаке у Парамонова и заглянул в ему в глаза.
– Читай, академик, читай. Расплачиваться пора.
Слова были сказаны спокойно и внушительно. А из глаз мужика летела страшная непонятная энергия.
Сопротивляться было бесполезно, но и подчиняться нельзя.
Все. О кредитной карточке на время забыть. Сейчас надо немедленно домой, чтобы, не читая, сжечь этот лист в пламени свечи, произнеся над ним заклятие. Только как можно скорее, пока магическая сила текста не проникла в его сущностное тело.
Он круто развернулся и быстрым шагом, почти бегом, направился в сторону своего дома, держа на расстоянии в зажатом кулаке непонятную, но явно опасную бумагу.
По дороге он все-таки попытался от нее освободиться – бросить и затоптать в грязи. Но страшная бумага словно притягивалась к его руке. Он чувствовал неведомую силу, исходящую от нее, и ничего не мог с этой силой поделать.
До квартиры осталось всего несколько шагов. Парамонов ощутил, как вспотел от напряжения, от борьбы с этой бумагой. Она притягивала его глаза, заставляла смотреть на нее, на ее непонятные значки. Он не мог уже рыться в кармане, доставать ключ, открывать замок «Цербер», у него хватило сил, чтобы, привалившись к двери, жать и жать пальцем левой руки на кнопку звонка.
Наконец Инга открыла, и Парамонов увидел ее лицо, мгновенно сделавшееся по-птичьи испуганным.
– Не до тебя! – прохрипел он и отмахнулся, чтобы она скорей дала ему дорогу пройти по черному коридору в приемную.
Еще надо было зажечь свечу. Иногда у него получалось зажигать одним взглядом. Но сейчас на это не было ни сил, ни времени, и он зажег электрический свет.
– Какого черта, где коробок?!
Инга бегом протопала по коридору, принесла спички.
Парамонов напряг все свои внутренние ресурсы. В приемной все острее слышался запах аммиака. Но Андрей Бенедиктович ощутил вдруг слабый гул в голове и кручение пространства, которые не приходили к нему давно. Это придало ему уверенности.
И он, чиркнув спичкой, зажег свечу, а потом протянул к колеблющемуся пламени лист. Лишь на одно мгновение глаза его уперлись в значки, которые были на той странной бумаге. И тут же, отпрянув, он бросил бумагу на стол. У него уже не было сил сжигать ее в пламени.
С листа, не мигая, на него смотрели два незнакомых человека: седой мужик, который только что на улице и всучил ему эту самую бумагу, и второй – с восточным лицом древнего то ли ассирийца, то ли вавилонянина.
– Что вам нужно?! – хотел прокричать Парамонов, но сообразил, что надо накапливать силы не для крика – для борьбы.
Он приказал им обоим немедленно исчезнуть. Но они были теперь уже не на листе, а по сторонам – слева и справа – в пространстве.
Оба лица смотрели на него в упор. Он переводил глаза с одного, и тут же на него смотрел другой. И когда Парамонов приказывал исчезнуть первому, второй своим взглядом сверлил ему голову.
А потом глаза каждого из них неожиданно стали расти, превращаясь в огромные черные дыры. Парамонову даже показалось, что они разрывают его на части, засасывают вовнутрь себя все его сущностное тело, вместе с тонкими телами, сколько бы их ни было. Не только тело – они разрывают и засасывают в черную страшную бездну его земную судьбу. И он, напрягшись изо всех сил, пытался сопротивляться этой стремительной, могучей, как в водовороте, силе.
Парамонов еще противился, он старался переместить всю энергию своего организма во взгляд, отдавая им приказание немедленно исчезнуть из реального мира. Ему даже показалось на мгновение, что он вот-вот победит и оба – седой мужик и древний вавилонянин – исчезнут, растворятся в пространстве так же внезапно, как появились.
Но неожиданно огромная огненная вспышка, словно ядерный взрыв, полыхнула внутри его головы. И одновременно череп пронизала острейшая боль. Внутри этой боли Парамонов успел подумать про свои нервные окончания: о том, что от перенапряжения они рвут его тело. Боль промелькнула, как огненный
