назад талоном?
Конечно, ты многим обязан Славке, царство ему небесное! Но Самонравов чересчур демонстративно тебя презирал, считал своим рабом и хотел, наверное, всю жизнь контролировать каждый твой шаг. А тебе это надо? Но главное, конечно, иное: он слишком плотно сидел на игле и уже не контролировал ситуацию. А ситуация, кстати, складывалась отнюдь не в его, а значит, и вашу пользу: его идея с продажей чужих квартир и прокруткой денег с треском провалилась. Да, следует сделать поправку на ситуацию: один обвал, второй обвал, смены правительств, узаконенное беззаконие — все это так, но кому от этого легче?! Отвечать-то пришлось бы всем! И не в последнюю очередь Игорю. А поскольку все документы по долгам были оформлены на Самонравова, то с его исчезновением могли быть сняты все вопросы и, что важнее всего, — всяческие претензии. А что за жизнь наступила бы у Славки через пару месяцев, когда уже стало бы некуда отступать?
В былые годы Самонравов вызывал всеобщее восхищение — это был человек, умевший делать деньги из ничего. Например, когда разрешили самые примитивные формы предпринимательства, Славка тотчас учредил несколько контор, естественно не на свое имя, к чему, в силу некомпетентности и амбициозности, стремилось большинство, а на человечков, которых принято называть «никто и ничто». На фирмы выделялись кредиты, деньги перекачивались с одного счета на другой, ими оплачивались какие-то мифические услуги, при этом документация велась исправно, и ни у одного контрольного органа не было ни малейшего шанса хоть к чему-нибудь прицепиться. А какие деньжищи Самонравов огреб на посредничестве в выдаче гуманитарной помощи? А на страховании пенсионеров?..
Одним словом, всей своей грешной жизнью Славка вполне заслужил высшую меру наказания, подобно другим ярким криминальным личностям этого неповторимого по своей озлобленности времени. Кстати, Кумиров ни в коем случае не исключал и себя из списка смертников: кто-то и на него точит зуб (да, знаем, знаем вас, самые мои близкие и дорогие люди!), а когда и кому взбредет в голову подложить в одну из его машин взрывчатку или подпалить его резиденцию, — ну кто ж это угадает? Вообще же, за последние десять лет Игорь настолько привык к чужим смертям, что, не получая в течение по крайней мере месяца известия о том, что кого-то пора проводить в последний путь, он даже, пожалуй, ощущал некоторый дискомфорт.
«До чего все-таки важен в нашей жизни ритм, — находил Игорь ответ на свое беспокойство. — Эти отпевания и поминки — они, как финальные удары судьбы, словно бой барабанов и прочих ударных инструментов в оркестровой яме в конце симфонии, как своеобразный пароль жизни и смерти».
Вокруг Кумирова умирали люди самого разного возраста и положения: старики и младенцы, нищие и олигархи. Одни мучились болезнями, другие уходили в иной, неведомый пока (радость-то какая!) мир во сне, кто-то попадал в катастрофу, кого-то сражал, словно охотник зверя, киллер.
С каждым годом Игорь все чаще и тревожнее думал о том, куда же попадают те, с кем он в свое время простился? И что это может означать — рай и ад? Он даже пытался обратиться за толкованием к священнику, но это вроде бы всерьез задуманное предприятие почему-то никак не получалось, будто невидимая сила не допускала столь важного, наверное, для Кумирова разговора.
Еще чаще, чем о чужой доле, Игорь стал задумываться о своей — что конкретно необходимо для того, чтобы попасть в лучший мир? Первое условие — это, естественно, не грешить. Второе — правильно молиться и вообще жить по церковным канонам. Тоже не для него. А если пожертвовать Церкви серьезную сумму? Или построить часовню? Станет ли это гарантией его спасения? А если (прости, Господи?) как-то договориться?
Подобные дерзкие мысли приводили Кумирова в смущение, но он, к своему удивлению, не мог их обуздать и продолжал рассуждения о том, проложены ли все-таки в рай некие окольные пути.
Да, это Игорь принял решение о ликвидации своего лучшего друга, но он ведь не знал (так ли?), что Слизняк, Тесак и Хомут настолько отмороженные, что надумают спалить всю семью, — таким душегубцам действительно без разницы, что один человек, что тысяча, что все человечество.
Въезжая во двор своего поместья, Кумиров вернулся к мыслям о том, что никогда прежде и представить себе не мог, какое на него свалится богатство и могущество. Признаться, он не мечтал и о том, что в ходе кораблекрушения гиганта под именем СССР ему, рядовому прорабу, несказанно повезет. Можно сказать, что штормовая волна бросила ему бутыль, в которой оказался закупоренным могучий джинн, первоначальное имя которого было КООП, позже — ТОО, ныне — ООО. Да, Кумиров стал очень богатым, но в то же время он ни за что не смог бы предположить, к чему его это богатство приведет!
Он родился в самой заурядной пролетарской семье. Мать с отцом работали на закрытом производстве и с нетерпением ждали своей ранней пенсии и чудесных льгот, обусловленных тем, что лучшие годы их жизни и здоровье, которого, конечно, не купишь, были принесены в жертву пятилеткам и соцсоревнованиям. Когда Игорь заканчивал институт, в их дом ворвалась беда: внезапно заболел отец. Взрослые говорили, что он отравился на работе. Вначале Семен Гаврилович стал жаловаться на то, что левая часть затылка онемела, будто отсиженная нога, да рябит в глазах, точно мотыльки порхают, Через пару дней Кумиров- старший не смог утром встать с постели и, как обнаружилось, оказался полностью парализован. Жена Семена, Раиса Власовна, вызвала «скорую» и побежала встречать машину. Сам Игорь смотрел на отца и пытался говорить с ним глазами. Семен, очевидно, разгадал замысел сына и явно выражал взглядом определенные мысли, отчего стал похожим на поверженных героев индийских фильмов.
Кумиров-старший пролежал в больнице около месяца. За это время к нему вернулась способность говорить и передвигаться, хотя все это он делал с большими усилиями и довольно плохо. Вернувшись домой, Семен Гаврилович поведал, что причиной его недуга стала утечка газа на производстве. С каждым днем он становился все слабее и беспомощнее, правда, просил иногда сына принести выпить, в том случае если отказывала жена.
Будучи хмельным, Кумиров-старший наставлял сына заняться семейными архивами, которые в причудливом хаосе, вперемешку с разъеденными молью валенками и некондиционной посудой, хранились в разных углах их двухкомнатной сугубо смежной квартиры.
— Фамилия-то наша истинная — Волосовы. Из князей мы. И отец мой не Гаврила вовсе, а Гуннар, — доверял подвыпивший Семен Гаврилович сыну уже не столь опасную по тем временам информацию. — Жил бы ты за границей, ни в чем не знал бы нужды, а здесь так и просидишь в своем НИИ или РСУ или, как я, какой-нибудь трихомундеей траванешься.
Признаться, в те годы Игорь не особо вслушивался в безвольное мямлянье отца, полагая, что если старик в чем-то и прав, то никак не в том, что знатное происхождение действительно способно сулить какие-то блага, кроме зависти и издевок.
Наступил день, когда Семен Кумиров не смог вымол-нить ни одного слова, а лишь мучительно смотрел в глаза домочадцев и беззвучно плакал. Через полгода он умер.
Эпизодически обращаясь к дореволюционным портфельчикам и сумочкам, Игорь натыкался на документы и фотографии, которые все с большей убедительностью подтверждали хмельные рассказы отца об их дворянском происхождении. Молодой человек стал позволять себе рассказывать об истории своей семьи друзьям, но почти полностью прекратил подобные опыты после того, как его ближайший друг и деспот Мстислав Самонравов жестоко высмеял Игоря, приписав его деду роль чекиста, расстрелявшего князей Волосовых, а позже, из коммунистического шика, присвоившего себе благородную фамилию.
В восьмидесятом году, за три года до долгожданной пенсии, тяжело заболела Раиса Власовна: у нее начали трястись голова и конечности. Пролежав два месяца в больнице, Кумирова получила инвалидность без права работы. Не прошло и года, как ее поразил инсульт. Раиса Власовна была госпитализирована, провела в больнице больше месяца, после была направлена в санаторий, но и оттуда вернулась домой, беспомощно волоча неуправляемую правую часть своего изнуренного, до срока одряхлевшего тела.
Войдя в дом, Кумиров прошел на террасу, расположился в кресле, включил телевизор и стал смотреть в окно на оледеневшее озеро, где угадывались темные холмики фанов подледного лова. Почти машинально он подтянул к себе бар на колесиках, извлек коньяк, наполнил рюмку и выпил. Возможно, этого и не следовало делать. Когда он впадал в подобное полузабытье, ему начинали мерещиться голоса и лица. Вот и сейчас он вроде бы вполне отчетливо различил речь Мстислава, который уже больше года как сгорел вместе с семьей в своей собственной квартире при невыясненных обстоятельствах, а по версии
