– С большими мешками, – фыркнул Жуков. – Что у нас красть-то? Дверь с петель унести?..
Металлическая дверь, недавно приобретённая по настоянию Нины, действительно была самым дорогим предметом в квартире. Что и являлось поводом для бесконечных приколов. Валерий Александрович ежеутренне проверял, не спёрли ли дверь, а Стаська советовала опекунше развесить какое ни есть золотишко на шпеньках с внутренней стороны – чтобы было как в сейфе.
– Всё тебе хиханьки!.. – перебила Нина. – Они тебе, чтобы пропить, они и газовую плиту унесут!.. Так вот, чтобы я больше этого типа у нас в доме не видела. Понял? Не ви-де-ла! Господи, это что ж за дела, чтобы взрослый мужик, седой уже, на маленьких девочек глаза таращил, как на…
– Да никак он на неё не смотрел, – приподнявшись на локте, вступился за Снегирёва Валерий Александрович. – Нина, послушай меня…
– Нет, это ты меня в кои веки послушай, – окончательно рассердилась Нина Степановна. – У тебя по любому случаю доводы, и все неопровержимые. Только до того, что у меня сердце болит и вообще на лекарствах сижу, никому дела нет…
Судя по голосу, она была готова заплакать.
– Нина, никак он на неё не смотрел, – решительно повторил Валерий Александрович. И крепко, со значением, взял жену за руку: – Нина, послушай, что я тебе скажу. Это Стаськин отец.
Нина Степановна запальчиво повернулась к нему… и закрыла рот, так ничего и не сказав. У Жуковых не за горами была серебряная свадьба, так что Валерий Александрович без труда уловил ход Нининых рассуждений. Тем более что всё было знакомо. Инстинкт обманутой собственницы, призрак судебного разбирательства… новое одиночество и полный жизненный крах. Все те же вызывающие холодный озноб перспективы, которые вчера вечером успел пережить и перечувствовать он сам.
– Нина, он сразу сказал, что не собирается беспокоить ни Стаську, ни нас, – начал тихо пояснять Валерий Александрович. – Ей он по каким-то своим причинам вообще признаваться не хочет. Не знаю уж, почему… Может, оттого, что у них с Кирой так всё… – он подумал, – …неофициально всё произошло… или не уверен, как она его… он же её никогда… ну да Бог с ним там. Буду, говорит, пока для неё дядей Лёшей… участвовать помаленьку…
Ещё некоторое время Нина слушала молча. Потом задала самый, с её точки зрения, логичный вопрос:
– Что ж ты сразу мне не сказал?..
– Потому, что он не велел, – объяснил Валерий Александрович. – Если, говорит, тебе сразу сказать, ты бы дёргаться начала и ему всю обедню испортила. Матери, мол, всегда дёргаться начинают…
Пока он говорил, у Нины возникли соображения, но вслух она их так и не произнесла, потому что от последних слов мужа на глаза навернулись слезы. Никто ещё не называл её Стаськиной матерью, разве что по ошибке. Причём Нина эту ошибку всегда самым бескомпромиссным образом исправляла, считая, что набиваться в «мамы» было несправедливо по отношению и к Стаське, и к покойной подруге. Однако – голову в песок не засунешь – мечта, замешенная на глухой тоске по собственным неродившимся детям, была. Нина Степановна всхлипнула, прослезилась и не стала задавать пошло-трезвых вопросов вроде того, каким образом Костя стал Алексеем. И где его черти носили столько годков…
Виновник переполоха в это время лежал на продавленном старом диване в захламлённой маленькой комнате и чувствовал себя до полусмерти избитым.
В тебя когда-нибудь стреляли свои?..
Лишнее, лишнее, лишнее. Не надо думать об этом. В комнате было тепло, но Алексей зябнул и всё тянул на себя плед, цеплявшийся за что-то на спинке дивана. Самое милое дело было бы заползти в родной уютный мешок, но мешок вновь покоился убранный на самое дно рюкзака, и не было энергии встать…
Полёт с четырнадцатого этажа занимает примерно три с половиной секунды. Хватит времени сообразить, откуда взялась пуля, пробившая лёгкое. Наверное, она уже вращалась в стволе, когда ты ощутил нечто и начал двигаться в сторону. Поэтому и получил её не в сердце.
Санька Веригин по прозвищу «Бешеный Огурец» работал в американском стиле и целился исключительно в корпус, считая всё остальное непрофессионализмом. Твой напарник, которому ты в силу врождённого идиотизма верил как себе самому. «Почерк» которого ты узнал бы из тысячи.
В первый миг ты обрадовался, что угодил всё-таки в воду, и не на асфальт… Но потом был миг второй и миг третий…
Тебя когда-нибудь распинали в белоснежном кафельном уголке большого светлого помещения, похожего на научную лабораторию? Выколупывали без наркоза Санькин презент? Заправляли на его место провода с электричеством?..
И самое забавное, – ты какое-то время ещё надеялся, что тебя выручат. Потому что идиотом родился. Да к тому же знал, как это делается. Самому доводилось участвовать. Всё происходит до безобразия буднично. В некоторый момент без лишнего шума открывается дверь, и тебя подхватывают на руки, коротко шепнув в ухо: «Живой? Держись…»
Ты держался. И надеялся. Хотя в минуты просветления сам отлично понимал, что зря. Ты девяносто девять раз видел это в дурнотном подобии сна. Видел в таких подробностях, что явь не сразу достигала сознания. И самое забавное: вызволять тебя все девяносто девять раз являлся именно Санька.
Ты слышал его голос. Ты осязал прикосновение его рук. Чувствовал его запах.
Господи, да через полгода такой жизни даже клинический идиот сообразит, что значит акт доброй воли.
Это когда изменяются обстоятельства, и советской родине становится до зарезу нужен доктор Йоханнес Лепето, провозгласивший социалистическую ориентацию.
Это когда напарник Санька получает отдельные указания, а тебя сдают с потрохами. Потому что доктор Лепето выдвинул некоторые условия. Потому что доктору Лепето, надумавшему строить социализм, для начала понадобился твой скальп. Скальп человека, который, миновав хорошо подготовленных телохранителей, угомонил командующего войсками суверенной республики. Докторского единоутробного брата.
Бывшего царька племени атси, а ныне президента Республики Серебряный Берег вполне устроило бы и мёртвое тело. Но живое, конечно, подошло ещё больше.
Акт доброй воли – это когда за тобой никто не придёт. Вот что это значит.
Такие дела.
Они там вовсю сочетали прогресс с красивыми традициями старины. И настал день, когда тебя извлекли на свет Божий и повезли бросать в боковой кратер священного вулкана Катомби. Дух, обитавший в кратере, принимал лишь полноценные жертвы. То есть пытай пленника как угодно, но чтобы он сохранил зрение, мужское достоинство и основные анатомические подробности. А в остальном…
К тому времени ты уже месяца три разыгрывал помешательство. Ходил под себя, пускал слюни и часами лежал на бетонном полу, свернувшись в позе зародыша. Наверное, поэтому солдат в грузовике оказалось всего только шестеро. Плюс офицер в кабине. И никто из них понятия не имел о том, что кое-какие остатки былой формы у тебя ещё сохранились.
Офицер умер последним, успев всадить в тебя пулю. Следы, оставленные у края, неопровержимо свидетельствовали, что вы с ним сцепились в борьбе и вместе сорвались в дымные недра. На самом деле ты снял с него форменную рубашку, разорвал её пополам и замотал ноги, чтобы можно было хоть как-то ступать ими по земле.
Ты знал, что за горами начиналась пустыня. А по пустыне кочевало племя мавади, с которым у доктора Лепето имелись лёгкие разногласия. Разногласия касались то ли нюансов строительства социализма, то ли обстоятельств съедения чьего-то прадедушки лет двести назад. То есть стрельба, насколько тебе было известно, велась почти беспрерывная. И ты понял, что судьба наконец-то подкинула тебе шанс.
Через три недели мавади нашли в песках белого человека, бредившего на неведомом им
