— спать, сук. У невиданной на свете красавицы грациозные манеры... Располагаю в порядке «Весны и осени» — располагать в порядке, ёль. Люблю лунный свет... Ночью в третью стражу[66] голова думами полна — полный, чан. Сегодня дует пронизывающий ветер, в спальне холодно — хан. Подушка высока, ты лучше ляг на мою руку... Приди же ко мне!.. Приходить — лэ. Обнимемся и ноги сплетем, тогда и под холодным ветром нам будет жарко — со! В спальне тепло, опьяненные ветром страсти, мы без устали... — двигаться, ван. Когда бывает ни холодно, ни жарко? С платанов листья облетели, значит, настала осень — чху. Когда голова станет седой, собирай плоды своей юности — собирать, су. Студеный ветер ломает деревья, а горы и реки в белых облаках — это зима, тон. Сплю или бодрствую, не забываю о нашей любви, затаившейся на женской половине — таиться, чан.
влажный, юн. Такая красота, пусть жизнь пройдет, без перемен сохранится. Столетний союз[67], наша клятва даже под синими волнами безбрежного моря сохранится — сон. Брожу по свету и не замечаю, как проходят годы — се...
С такой женой холодно не обращаются... «Великое уложение»[68] — это свод законов — юль. Разве она не хорошая пара славному юноше? Как я хотел бы губки Чхунхян к моим прижать и поцеловать, разве это не по закону гармонии — ё? Ведь этот знак и пишется, как два рта — один над другим! Ой-ой! До чего хочу ее увидеть! — закричал он во все горло.
А в это время его отец отужинал и, разомлев, прилег на постель, но, услышав крик, испуганно вскочил.
— Поди-ка сюда! — позвал он слугу.
— Слушаюсь!
— Что там в управе, иглами кого-нибудь колют? Или по ляжкам бьют? Сходи-ка, узнай.
Слуга вошел к юноше.
— Чего это вы изволите глотку драть, барич? Папаша ваш перепугались и велели узнать, что случилось. Что прикажете им сказать?
Юноша испугался не на шутку.
— Ты вот что скажи. Он, мол, читал книгу под названием «Беседы» [69] и дошел до места, где сказано: «Как грустно! Я, видно, совсем стар, давно уже не видел во сне Чжоу-гуна[70]». Тут он, мол, представил себе, будто увидел Чжоу-гуна, и от радости громко закричал. Так вот и передай!
Слуга все это доложил, и правитель обрадовался такому рвению сына.
— Иди-ка сюда! — позвал он слугу. — Сходи в канцелярию и позови тихонько секретаря Мока.
Мок вошел сильно обеспокоенный: может, случилось что недоброе? Надо бы поторопиться.
— Господин правитель, наверное, скучает, — проговорил Мок.
— А... Присядь-ка, поговорим. Мы ведь с тобой старые друзья, учились у одного учителя. Помнишь, в детстве не было противнее занятия, чем чтение книг, а у нашего мальчика настоящий поэтический дар. Он, пожалуй, далеко пойдет.
Мок не понял, о ком идет речь, но все же ответил:
— Да... Разве было в детстве что-нибудь более противное, чем чтение книг? А если читать неохота, клонит ко сну, разные хитрости придумываешь. А этот мальчик уж если берется за книгу, читает и пишет, не разбирая дня и ночи.
— Вот-вот.
— И не заметили, как он выучился, — продолжает Мок. — А какой у него каллиграфический талант! Точку одну поставит, словно камень сбросили с высокой горы, начертит единицу — бодростью прямо на тысячи ли повеет! Верхняя часть иероглифа у него с голову воробья, и как примется спорить о правилах написания — гром и молния, ветер и волны! Вертикальная черта у него словно старая сосна повисла на утесе, а черточки, что пишутся снизу вверх, тянутся, как ветви сухой лозы. Проведет кистью снизу вверх, и вот оно — торчит острие стрелы! Устанет рука — ногой прочеркнет, но линии хорошо получаются. Подсмотришь иногда тихонько, как он пишет — у иероглифов черта к черте.
— А ты послушай, как он умел сочинять, когда ему было всего восемь лет! — заговорил правитель. — В столице у нас во дворе росла старая слива. Я ему сказал: «Вот слива, напиши о ней стихи!» В одно мгновение все было готово, да к тому же написал так задушевно, сумел искусно отобрать все хорошее, и без всяких усилий! Он станет блистательным мужем в Государственном совете!
— Он прославит род. Как говорится, все весны и осени начертаны в его улыбке. Он станет главой Государственного совета!
Правитель, глубоко потрясенный, воскликнул:
— Главой Государственного совета! Как я могу на это надеяться?! Правда, при мне он легко сдаст экзамены, а если уж сдаст, то не останется же он на всю жизнь в чине шестой степени?!
— Тут и разговора быть не может! Будет если не столпом в Государственном совете, то уж столбом, демоном-стражем при дороге, наверняка станет!
— Да знаешь ли ты, о ком идет речь? — гневно вскричал правитель.
— Говорить-то я говорил, но, по правде сказать, не знаю про кого.
А пока они вели беседу, юноша все ждал сигнала к окончанию работы.
— Слуга!
— Слушаюсь!
— Посмотри-ка, может, уже били в колокол?
— Нет еще.
— Спроси немного погодя у прислужника.
Но тут раздался протяжный удар в колокол.
— Вот хорошо! Вот хорошо! Засвети-ка фонарь.
И юноша, взяв с собой еще одного слугу, отправился к Чхунхян. Они старались ступать осторожно.
— У отца еще горит свет, спрячь-ка фонарь!
Быстро миновали они трое ворот. На дорожке играли лунные блики. Этот юнец еще ни разу, как говорится, не сломавший зеленой ивы среди цветов, не знавший любви красавицы — шел провести ночь в доме кисэн. Так не медли, иди скорее!
Так или иначе, они двигались вперед и радовались, что нынче ночь спокойна и безлюдна. Но как неузнаваемо она все изменила вокруг! Смешно, как говорится, неужто рыбак не знает дорогу к Персиковому источнику?[71] Они подошли к дому Чхунхян. Тихая ночь, никого нет, луна светит — настала третья стража. В воде плещутся рыбки, а золотистые карпы, похожие на пиалы,
