— Слушай меня! Первая чарка — заздравная! Вторая — свадебная. Пусть именно в этом вине будет основа нашего счастья! Говорят, что встреча Шуня с Эхуан и Нюйин[88] имела великое значение, а нашу с тобой судьбу лунный старец[89] связал союзом на все три жизни[90]. Пусть сто тысяч лет пройдут — судьба наша не переменится. Внуки будут процветать из поколения в поколение, они получат высокие посты сановников Государственного совета, министров шести палат[91], а правнуки и праправнуки будут играть у наших коленей. Пройдет сто лет, и мы с тобой, лежа друг против друга, умрем сразу, в один день и один час. Тогда наша судьба станет самой счастливой в Поднебесье! — и он выпил чашу вина.
— Сандан, налей вина и подай своей хозяйке! Теща, это вино радости, выпейте чашку!
Мать Чхунхян, взяв вино, сказала с печалью и радостью:
— Сегодня я на сто лет отдаю вам радости и печали своей дочери. Зачем бы мне грустить? Но вспомню, как ее воспитывала без отца, как росла она сиротой, подумаю с грустью о супруге и затоскую, сердце заноет.
— Не надо вспоминать прошлое, — проговорил юноша, — выпейте лучше вина!
Мать Чхунхян выпила три чарки. После этого юноша кликнул слугу и велел ему забрать стол.
— Закуси! И мой слуга пусть поест.
Слуги вынесли столик, все съели, а потом они закрыли главные и средние ворота.
Мать Чхунхян, позвав Сандан, велела приготовить постель. Все спальные вещи были расшиты утками-неразлучницами, подушка как орешек, а ночной горшок сверкает рассветной звездой. Все готово, чтобы лечь в постель.
— Спокойно отдыхать вам, господин, — пожелала мать Чхунхян. — Пойдем, Сандан, сегодня будешь у меня спать. — И они вдвоем ушли.
Чхунхян и юноша, оставшись вдвоем, сидели друг против друга. Что же теперь должно случиться? Вот юноша взмахнул руками, словно журавль, танцующий в лучах заходящего солнца на самой высокой вершине горы Самгак, и взял нежные, нефритовые ручки Чхунхян, сложенные на коленях. Изящным движением он поднял подол ее платья и в нетерпении обнял ее тонкий стан.
— Сними юбку!
Для Чхунхян все это было в первый раз. Она смутилась и, опустив голову, отодвинулась от него — качнулась в сторону, будто розовый лотос среди густой зелени чуть склонился от нежного ветерка. Юноша стал снимать с нее юбку, потом нижнее платье, а она, ошеломленная, извивалась, как зеленый дракон Восточного моря.
— Не надо! Оставьте! Не надо!
— Ну, давай... Не надо говорить!
Они возились друг с другом, пока Чхунхян вдруг не запуталась в тесемках от платья, которое валялось под ногами, и оба тут же упали, растянувшись на полу, так и не разняв руки. Чхунхян, раздетая, была белее и прекраснее нефрита с горы Цзиньшань, и юноша отпустил ее, чтобы вдоволь полюбоваться.
— Ох, от нее просто с ума сойдешь!
Чхунхян ускользнула было от него среди брошенного платья, но юноша быстро настиг ее, сорвал рубашку и бросил на кучу одежды в углу. И вот оба лежат, прижавшись друг к другу. Как они?.. Тела их сливаются в таком самозабвенном порыве, что подпрыгивает даже тяжелое стеганое одеяло и в такт звенит латунная ночная посуда, дребезжит крючок на двери и трепещет пламя свечи. Разве бывают наслаждения большие, чем это?
Шли дни. Молодые перестали стесняться друг друга, веселились, шутили, и сама собой сложилась песня о любви. Вот как они радовались счастью!
