Они пропели песню, и тогда один из них вдруг поднялся и предложил:
— Закурим, закурим! Давайте закурим!
Надвинув на лоб соломенную шляпу, он сел на меже, неторопливо вынул трубку из красной глины и, пошарив у себя за пазухой, вытащил кисет. Поплевав на табак, примял его в трубке большим пальцем, коротким и толстым, а потом пошевелил огонь в жаровне и раскурил трубку. Он затянулся, и что-то у него запищало, как мышонок. Раскуривая, он втянул щеки, раздул ноздри — и вот повалил густой дым. Старик стоял и курил в стороне, тут к нему подошел Моннён и заговорил доверительно:
— Вы человек бывалый, хорошо бы вы мне рассказали кое о чем.
— О чем?
— Да, говорят, будто в здешней округе Чхунхян пошла в наложницы к правителю, подарков много получила и вредит делам правления. Правда ли это?
Крестьянин разозлился:
— Да откуда ты взялся такой?
— Где бы я ни жил...
— Как это, где бы ты ни жил? У тебя что, глаз нет, ушей нет? Наша Чхунхян не стала наложницей и за это избита палками, в темницу брошена! О таких славных женщинах даже в песнях редко поют! А таким голодранцам, как ты, болтающим всякое про нашу Чхунхян, чистую, как нефрит и снег, и попрошайничать нечего, подыхай с голоду! А этот, в столицу уехал... юнец-молодец! Сгинул — и никаких вестей! Вот как люди поступают. Небось в большой должности состоит, а не... не может!
— Почему это вы позволяете себе говорить о нем в таких выражениях?
— А тебе-то какое до него дело?
— Да, собственно, никакого... Просто не хорошо говорить так о чужих людях.
— Э, да ты уж не соображаешь, что несешь! — проговорил крестьянин и отвернулся.
«Хо! Хо! Сразу поверил!» — подумал Моннён и крикнул: — Эй, мужички! Счастливо поработать!
— Стараемся!
Расставшись с ними, он скрылся за поворотом, и здесь ему навстречу попался какой-то мальчик с палкой, который нараспев говорил:
— Какой сегодня день? Как долго мне мерить шагами тысячи ли до столицы? Вот бы мне такого скакуна, что через реку перенес Чжао Цзылуна[160], я б в тот же день попал в столицу! Несчастная Чхунхян! Не захотела отказаться от супруга Ли — и брошена в темницу, погибнуть может в одночасье. Так жаль ее! А этот негодный Ли уехал, и нет ни весточки о нем. Разве назовешь такое поведенье благородным?
Моннён, услыхав его речи, крикнул:
— Эй, ты откуда?
— Я из Намвонского уезда!
— А куда идешь?
— В столицу.
— Зачем тебе туда?
— Несу письмо Чхунхян в дом к нашему бывшему правителю.
— Послушай, дал бы ты мне взглянуть на это письмецо!
— Э, да вы, почтенный, видно, совсем дурак!
— Почему же?
— Да сами подумайте! Просто чужие письма — и то читать нельзя, а вы хотите заглянуть в письмо чужой жены!
— А ты послушай, что сказано в старинных стихах:
Вот как говорят! Если я немного почитаю, что от этого случится?
— Вид у вас уж больно страшный... Но вы человек, видно, знающий. Читайте поскорей да отдавайте!
— Ах ты, негодник!
Он взял письмо, развернул и стал читать, а там написано:
«Сразу после разлуки не было от вас вестей, но я надеюсь, что вы с родителями пребываете в добром здравии. Вашу наложницу Чхунхян, как говорится, на тракте Цзянтай преследует чиновник, и я теперь на краю гибели! Жду смерти, и тогда душа моя отлетит к усыпальнице Хуанлин, скроется в загробном мире. Пусть я десять тысяч раз умру, но добродетельная женщина ведь не выйдет замуж второй раз! Не знаю только, что станет с матушкой после моей смерти? Уж вы, супруг мой, позаботьтесь, подумайте о ней!»
А в конце письма было приписано:
