уху:
– Да?
– Катя!.. – Наташин голос был полон отчётливых слез. – Катя, ты извини, я не знаю… я решила, что надо… мне Толя…
В «Эгиде» явно произошло нечто из ряда вон выходящее. Катя похолодела и резким жестяным голосом приказала:
– Отставить! Говори толком!..
– Там автобус, заложников захватили… – Наташа крепилась изо всех сил, но всё равно всхлипывала. – Александр Иванович вместо них пошёл… А потом стрелять начали, и автобус сгорел…
– Где? – только и спросила Катя, чувствуя, как отодвигаются в пустоту больничные стены. Она имела в виду – автобус и труп, но Наташа ответила:
– Будапештская, три… в ожоговом центре…
Дальше Катя слушать не стала, да Наташа больше ничего и не смогла бы ей сообщить. Катя выключила телефон и помчалась по лестнице вниз, одолевая один марш в два сумасшедших прыжка. Больным, даже близким к выписке, по лечебному заведению так носиться не полагается, но это не имело значения. Отправляясь в «Костюшку», Катя уличных вещей с собой не взяла: сюда её привезли на машине и обратно собирались увезти так же. Это тоже не имело значения. У неё всего барахла с собой было – зубная щётка, полотенце да чистые трусики, – и она не озаботилась заскочить за ними в палату. Как была в «пляжных» тапочках и спортивном костюме, так и вылетела наружу. Голова работала на удивление чётко и ясно.
Наташа сидела в запертой «Эгиде» совершенно одна, если не считать псов. «Не считать», впрочем, было бы затруднительно. Филя и Степашка дружно забрались на второй этаж, чего обычно не делали, но пользоваться безнаказанностью и бродить по коридору не захотели. Уселись против Наташи и стали смотреть. Двумя парами разумных вопрошающих глаз. Наташа не вдавалась в подробности дрессировки, но много раз слышала, что свирепых служебных собак нельзя гладить и баловать – от этого у них, мол, снижается злобность. Больше всего ей сейчас хотелось сесть между овчарками на пол, сгрести обоих злобных-свирепых-зубастых в охапку и ощутить их тепло.
А ещё перед ней светился дисплей и стоял телефон, да не просто телефон, а большой сложный агрегат со множеством функций, и это в квадрате и в кубе означало, что она не одна. И даже способна кое-что предпринять. Наташа отчаянно высморкалась и стала звонить в «Василёк». Она не могла бы назвать конкретную причину, заставившую её так поступить. Не считать же причиной общее ощущение, что Меньшов и «Эгида» были связаны гораздо плотнее и крепче, чем о том вслух говорилось…
Антона Андреевича не оказалось на месте, и она разыскала его, как и Катю, по трубке. Он куда-то ехал на своём «БМВ» – было слышно, как ворчал двигатель. Меньшов воспринял новость по обыкновению без эмоций, даже вежливо поблагодарил Наташу за сообщение, и она запоздало подумала, что, может быть, ошиблась и зря позвонила ему.
Положив трубку, она всё-таки не выдержала и уткнулась лбом в край стола рядом с клавиатурой. Там, наверное, уже все для Александра Ивановича кровь сдали, а она – здесь…
Она не подозревала о том, что минуту назад замкнула цепочку, которая в итоге должна была спасти Саше жизнь. Наверное, эта цепочка так или иначе замкнулась бы и без неё, но повезло именно ей.
…Её щеки коснулось сперва тёплое дыхание, потом – длинный влажный язык. Наташа открыла глаза. Злобный-свирепый Степашка стоял рядом с ней и неумело пытался утешить, а грозный-клыкастый Филя, опершись лапами, заглядывал через стол: получается ли у напарника, не надо ли чем помочь?.. Наташа съехала на пол и крепко обняла обоих страшилищ. Здоровенные псы сами прижимались к ней, облизывали её лицо и тихо поскуливали.
Женщина, которую Каролина доверчиво называла тётей, на самом деле никакой тётей ей не являлась. Ветви семьи разошлись ещё при царе, когда старший из братьев Свиридовых выиграл в лотерею домик с яблоневым садом и небольшим участком земли. Несколько лет домик гостеприимно вмещал всю родню и в особенности детей, которых привозили из Питера на необычайно вкусные яблоки. Потом сменилась власть и по-новому расставила приоритеты. Домик отобрали, его владельца (работавшего на Путиловском) объявили чуть ли не помещиком, и младшие братья, до тех пор очень завидовавшие старшему, на всякий случай перестали с ним знаться.
Несколько десятилетий спустя, годы этак в семидесятые, когда революционные страсти начали покрываться сказочным флёром и отходить в область детской литературы, были предприняты некоторые попытки к воссоединению. Однако дальше протокольных визитов вежливости дело не двинулось. Родственное чувство было слишком давно и слишком прочно утрачено.
Квартирные окна светились, но хозяйка дома довольно долго не подходила к двери.
– Кто?.. – не торопясь открывать, наконец спросила она.
– Тётя Жанна, это я, – подалась вперёд Каролина. Женщина неторопливо сняла цепочку, потом отперла замок. Она была облачена в длинный, почти до пяток, тёмный халат и отороченные мехом шлёпанцы. Строгая причёска уложена волосок к волоску, в левой руке – зажжённая сигарета.
– Здравствуйте, – сказал Снегирёв.
Жанна Петровна была отчасти похожа на Каролину. Та же тонкая кость, то же внутреннее изящество, которое большинству людей кажется признаком аристократического происхождения. Она с брезгливым любопытством рассматривала пару, стоявшую на темноватой площадке.
– Ну что? Нагулялась?.. – сказала она затем, обращаясь к «племяннице». – А это кто, спонсор? В своём кафе подцепила?
– Я… – жалко вздрогнув, начала было Каролина, но Снегирёв взял её сзади за локоть:
– Жанна Петровна, если вы не возражаете, Каролина хотела бы забрать свои вещи…
Насколько ему было известно, эти – громко сказано – вещи представляли собой всего-то спортивную сумочку. С немудрёными одёжками и девичьим бельишком. Плюс несколько книг, подобранных, когда в Кронштадте разгребали развалины.
– Так грех возражать, – усмехнулась Жанна Петровна и отступила в прихожую. – Забирайте, пожалуйста. Мне чужого не надо.
За её спиной виден был маленький коридор и часть комнаты. По стенам – книжные шкафы с полными собраниями Достоевского и Толстого (хозяйка была заслуженной учительницей и преподавала в школе русскую литературу с её радениями о душе). Кактусы на подоконнике. Никелированные бомбошки большой старой кровати… В стёклах шкафов отражался экран телевизора, передававшего интеллектуальную игру «Что? Где? Когда?». Каролина в комнате у «тётки» практически не бывала: та прожила почти всю жизнь одна и уединением своим дорожила до крайности. Родственница-квартирантка обитала на кухне, на раскладушке, и к семи утра, когда Жанна Петровна выходила варить себе кофе, раскладушка должна была быть сложена, бельё – брано в кладовку, а кухня – провоетрена…
Каролина расстегнула сапожки и пошла дальше в одних чулках. Снегирёв ограничился тем, что вытер ноги о половичок. Жанна Петровна лишь хмыкнула у него за спиной. Для того, чтобы сделать ему замечание, она была слишком интеллигентна.
– В кухне на видном месте красовалась большая, со вкусом подобранная коллекция расписных ложек. Каролина не ночевала в этом доме уже больше недели, но не подлежало никакому сомнению, что все следы её пребывания исчезли уже в первые сутки отсутствия. Если этим самым следам вообще было позволено здесь возникать…
Каролина взялась было за ручку двери в кладовку.
– Не здесь, – сказала Жанна Петровна. – На балконе.
Каролина и Алексей повернули головы одновременно. Балкон выходил на южную сторону, как раз навстречу господствующим ветрам; снегопады, оттепели и заморозки последних нескольких дней покрыли его плотной грязноватой корой.
Из которой в самом деле торчала потерявшая форму синяяспортивная сумка.
– Когда я её вынесла, было сухо, – пожала плечами Жанна Петровна. – А потом, извини, я про неё просто забыла. И вообще, откуда я знаю? Тебя нет и нет, скажи спасибо, не выбросила…
Что ж, теперь Каролина могла проделать это сама. Причём не расстёгивая. Она не закричала и не заплакала, лишь молча прислонилась к стене. Снегирёв прошёл мимо девушки и открыл балконную дверь. Талый снег неохотно отпустил несчастную сумку.
