Палата блестит белизной. Сколько здесь взмахов сделал доктор малярной кистью! Но зато как приятно ему самому войти сюда!
Через большое окно солнце бросает столько света, хоть дымчатые очки надевай. А воздуху не меньше, чем в тундре.
На чистой кровати лежит Тнаыргын. Он смотрит на будильник и прислушивается к тиканью его. Старик улыбается и думает:
«Тоже как живой. А если что-нибудь отвинтить у него, то перестанет жить. Наверно, и у него сердце есть, железное сердце».
Открывается дверь, в нее просовывается голова. Человек улыбается во всю ширину рта, кивает головой.
Тнаыргын вытащил руку из-под одеяла и поманил пальцами:
— Иди, иди, Ктуге, сюда. А то я лежу здесь один и думаю: может, я умер? Может, началась моя другая жизнь?
Дверь открывается шире, и Ктуге, стуча деревянными костылями, переступает единственной ногой. Он опускается на табуретку, костыль поднимает кверху и говорит:
— Вот видишь, Тнаыргын, какая нога? Не нога, а весло. Обтянуть вот здесь брезентом — будет похожа на весло, — и он невесело засмеялся.
— Что поделаешь! Вот если бы он тебе голову разломал, голову из дерева не сделаешь, и сердца из дерева не сделаешь.
— Доктор говорил, что если бы не отрезать ногу, то я умер бы.
— Пожалуй, правильно он сказал. Я много знал людей, которые умирали от ран.
— Потом мне доктор сказал, что когда он поедет на Большую Землю, возьмет меня с собой и там мне сделают из кожи почти настоящую ногу. На нее можно будет надевать торбаза и штаны. Она будет сгибаться и ходить.
— Ко-о! Не знаю… — уклонился Тнаыргын от выражения своего мнения по этому вопросу.
— Тнаыргын, он, этот русский доктор, наверно, много знает. Он по-настоящему спасает от смерти. Как ты думаешь?
— Я думаю — это правда!
В палату вошел Модест Леонидович.
— Ну как, Ктуге, прыгаешь? — добродушно усмехнувшись, спросил он.
— Хорошо прыгает он, — ответил за него Тнаыргын.
— А мы как себя чувствуем, старик? Руку!
Модест Леонидович смотрел в сторону и щупал пульс старика. Тнаыргын уставился в лицо доктора, не сводя с него глаз.
— Да, — сказал доктор, — а сердце пошаливает. Старое сердце, оно всегда похуже молодого, верно?..
— И олень старый побежит-побежит немного и язык высунет. Скорей тогда надо его колоть, а то пропадет, — сказал старик.
— Ну ничего, Тнаыргын, мы еще поживем!
— Нет, наверно, я не поживу. Смерть хочет захватить мое сердце себе.
Старик замолчал. Задумавшись, он глядел в потолок.
— Доктор, — сказал он, — если умру я, не надо меня бросать в тундру. Я не хочу. Не надо, чтобы мои глаза клевали птицы. Не надо, чтобы звери грызли мое тело. Я хочу умереть по-новому. По-старому мне нельзя. Потому что от многих старых законов я отказался. Я сдружился с русскими. Я стал ходить по новой жизни. И, пожалуй, умирать по-старому все равно мне будет без пользы. Я много-много думал. А теперь говорю: пусть я умру по-новому.
Доктор со вниманием выслушал старика.
— Тнаыргын, ты помнишь, как несколько лет назад умер у меня один охотник, Вальхиргын? Я хотел его похоронить в земле, но приехали родные и сказали: нельзя. Они забрали его и бросили в камнях, среди гор. Они не послушались меня. Потом собаки притащили к нашему дому его руку. Это нехорошо. И теперь ты вот говоришь, что хочешь по-новому умереть, а ведь в случае твоей смерти опять приедут ваши люди и увезут тебя. Силой ведь я не смогу… Силой мы ничего не делаем.
— Нет, не увезут. Я сказал председателю Аттувге. И люди все знают об этом. Вот и Ктуге слышит наш разговор. Когда умру, я хочу, чтобы меня положили в ящик и крепко забили гвоздями.
— Нет, нет, Тнаыргын, мы еще поживем!
— Ко-о! Наверно, не поживу. А жить охота. И что такое? Никогда я не боялся смерти. Теперь боюсь, — почти шепотом проговорил старик.
Старик Тнаыргын действительно был плох, сердце работало с большими перебоями. И на следующую ночь он тихо скончался.
За свою многолетнюю медицинскую практику доктор Модест Леонидович не в первый раз видел смерть. Он по-разному относился к ней. Бывало, что слишком тяжело переносил смерть человека, которого хотел спасти. Иногда же рассматривал смерть как нечто неизбежное. Он отлично знал все свойства изношенного организма старого человека и говорил: «Мы бессильны помочь».
Модесту Леонидовичу было ясно, что дни старика Тнаыргына — считанные дни. Никакое медицинское вмешательство не могло предотвратить конца. Ну и что же? Естественный ход событий. Но странное дело: смерть этого чукотского старика взволновала его.
Доктор вошел в палату, где лежал покойник, и остановился около койки. Он снял простыню и посмотрел на лицо Тнаыргына. Оно оставалось таким же серьезно-строгим, каким было всегда при жизни, и лишь глубже ввалились глаза. Седые волосы сливались с белизной наволочки.
Доктор вспомнил завещание старика: «Я хочу умереть по-новому».
— Ну что же, старик, — сказал покойнику Модест Леонидович, — мы похороним тебя по-новому. Мы сохраним о тебе хорошую память. Ты был неграмотным человеком, и тем значительней твое стремление к новому.
Странным казался разговор живого с мертвым.
В палату молча на цыпочках входили ученики. Печаль и страх были на их лицах. Около койки они образовали круг. Доктор повернулся к ученикам и сказал:
— Умер хороший старик.
И, словно оправдываясь перед учениками, добавил:
— Я все предпринял, чтобы продлить его жизнь. Но, видно, мы еще бессильны бороться со старостью.
К вечеру спустился туман. Он закрыл собою горы, залив. В гуще влаги потонуло солнце.
Впервые на Чукотке шла большая похоронная процессия.
Гроб посменно несли на руках учителя, ученики, колхозники чукчи.
— Смотри, они не пожалели для него даже досок, — тихо сказал какой-то парень. — Чтобы сделать такой ящик, нужно много досок.
— А доктор сам покрасил этот ящик, — шепотом добавил Чими.
Могила была уже готова. На мерзлых глыбах сидели усталые Николай Павлович, завхоз Чими и Ульвургын. Им много пришлось потрудиться, разбивая кайлом вечную мерзлоту.
Когда процессия подошла сюда, гроб не сразу опустили в могилу.
К изголовью подошла Татьяна Николаевна.
— Тнаыргын умер, — сказала она. — Он больше не придет к нам в школу. В ту школу, которую он помог нам создать. Это было очень важное дело. Школа сблизила, сдружила русский и чукотский народ. Недоверие, которое было у вас к русским, рассеялось, как туман. Вместо этого пришло братское доверие друг к другу. Тнаыргын давно понял, что мы друзья. Он, наперекор шаманам, которые твердили народу, что русские запрут ваших детей в деревянные дома и увезут их, наперекор всему этому сказал: «Пусть наши дети поедут в школу». И мы, учителя, и вы, ученики, теперь уже по-настоящему можем все это оценить. Скажем же Тнаыргыну: «Вечная память тебе, старик со светлым умом и широким сердцем».
Туман сгущался. Люди стояли с обнаженными головами. Люди ловили слова русской девушки,
