основное внимание обращали на тлетворные последствия капиталистической «цивилизации», ограничиваясь, как правило, фиксированием этнографических подробностей жизни изображаемых племен, их нравов и обычаев. Советский строй впервые дал возможность художнику показать жизнь таких племен в ее движении к новому, характеры людей в их стремительном развитии, и это стало определяющей чертой русского советского романа о малых народах. «Чукотка» Т. Семушкина естественно вливалась в общий поток этого нового в литературе явления. Отсутствие в ней романического сюжета, характерного для предшествовавших ей книг Л. Пасьщкова, М. Езерского. А. Кожевникова, побудило критику тех лет отнести ее к разряду очерков. И даже горячо приветствовавший книгу А. Макаренко, оценивший ее как произведение «с широким тематическим захватом, гораздо более широким, чем этнографический очерк», осторожно писал: «Если нет в книге разрабатываемых индивидуально образов, то в ней замечательный образ чукотского народа, веками заброшенного в тундре, веками оскорбляемого и обираемого и тем не менее сохранившего в чистоте умственную, нравственную и физическую энергию»,
Но вот прошло тридцать лет. Не только роман о малых народах, и литература о Чукотке значительно обогатилась. Об условиях существования этого народа до революции, о том, как обирали и унижали его американские хищники, о помощи русских советских люден в преодолении чукчами вековой отсталости, о том, как занял он свое место равного среди равных в семье советских народов и как живет теперь, читатель знает из романа «Алитет уходит в горы» того же Т. Семушкина и его очерков, написанных сегодня в результате новых поездок, из романа Николая Шундика «Быстроногий олень», из повестей чукотского писателя Юрия Рытхэу «Люди нашего берега», «Время таяния снегов». Того самого мальчика Рытхэу, которого лет сорок назад автор «Чукотки» впервые встретил в полярную лунную ночь, бегавшего нагишом вокруг яранги, чтобы узнать для отца- охотника, какая будет погода. Того Рытхэу, который впоследствии начинает свою литературную деятельность с перевода на родной язык книги «Чукотка» с тем, чтобы самому писать талантливые книги о своем народе.
И невольно задумываешьеся над судьбой, над особенностями удивительной книги с названием «Чукотка» и судьбой человека, написавшего ее.
«Чукотке», как и другим русским книгам о малых народах, суждено было в какой-то мере стать провозвестницей ныне рождаемой самостоятельно литературы. И при этом среди позднее написанных книг сохранить свое очарование и власть над читателем. И, думается, причина этого как раз в том, что образ чукотского народа в ней складывается из живописно обрисованных разнохарактерных фигур, написанных с глубокой симпатией, с редкостным даром «понять человека «изнутри, встать рядом с каждым, как равный с таким же равным». Эта черта, также отмеченная А. М. Горьким, как одна из существенных черт советского романа об иноплеменных народах, ярко проявилась в книге Т. Семушкина.
Мудрый Тнаыргын, так доверительно отнесшийся к русским советским людям, не побоявшийся утерять свой стариковский авторитет, мальчик Таграй — живое воплощение энергии и раскованных сил народа, юноша Ктугё, отважно понесший к горным чукчам постигнутую им правду новой жизни, суетливая старуха Панай, добродушный, основательный Лятуге и самовлюбленный, склонный к франтовству Чими — какие все это живые, колоритные фигуры с национальной физиономией и собственным, индивидуальным складом характера! И как западает в сердце судьба каждого из героев. Вот ведь и понимаешь же, что Тнаырпьш не обманется, интернат, в который родители решились повезти детей, полагаясь на его стариковский ум и проницательность, конечно, оправдает его смутные надежды, но как же волнуешься вместе с ним, как хочется, чтобы не только оправдалось, но и ни разу ни в чем не поколебалось его доверие, чтобы каждый приезд старика в школу приносил ему удовлетворение. Влиятельность образа определяется не только значимостью поведения героя, необыкновенностью поступка, а тем внутренним волнением, какое пробуждает в нас самый образ. Это ведь когда-то, в момент появления книги, можно было удивляться как необычному факту, что вчера еще темный и подозрительный мальчик-чукча вдруг оказался столь сметливым и талантливым, стал киномехаником, мотористом катера, а потом самостоятельно полетел на самолете. Кому теперь в диковину и то, что полетел, и та истина, что лишь социальные условия мешали народам окраин проявить свои таланты и возможности. И подобные факты давно уже не кажутся чудом, и когда-то возвращенные большевиками истины давно доказаны историей развития нашего общества. Но вот читаешь про юного Таграя и вдруг чувствуешь, что не только Таграю, но и тебе прямо до зарезу захотелось летать, и переживаешь вместе с героем безмерную радость взлета на глазах у его изумленных сородичей. Вчитайтесь в то, как изображен писателем полет Таграя и как усмешливо написана поездка Ними на велосипеде — факты в новизне своей однозначимые, — и вы поймете, как глубоко проник автор в природу своих героев, проницательно улавливая различие натур и побудительных причин! Беспощадное время отняло у книги Т. Семушкина необычность «материала», но раскрыло то, что ранее заслонялось новизной фактов, художественно-эмоциональную наполненность образов и картин, что, в сущности, и определяет долгую жизнь любого художественного произведения.
Суть тут, пожалуй, даже не в мастерстве молодого тогда писателя. Нельзя не заметить, например, что фигуры русских героев обрисованы им менее ярко. Писатель как бы oпacaлcя бросить на их повседневный, терпеливый, добровольно взятый на себя труд отблеск героизма, который они, право же, заслуживали. Все свое вдохновение он отдал героям-чукчам, в них, думается, вложено особое чувство — чувство человека, потрясенного их душевной чистотой и стремительным ростом, тем, какими они становились на его глазах, благодаря его труду и труду его коллег. Он любит их, если можно так сказать, родительской любовью, как любит своих героев и каждый писатель, но любовью, рожденной не фантазией, не воображением, а практической деятельностью, живым общением, и эта любовь оказалась силой, пробудившей в нем художника.
Скупая, сдержанная манера повествования, в свою очередь, играет не малую роль в том впечатлении, какое остается от книги.
И прозрачное зеркало закованного льдом залива с его тревожными глубинами, летящей над ними упряжкой собак, и луна, холодеющая над заснеженными сопками, и белое безмолвие полярной пустыни, где ни деревца, ни кустика, и злое веселье разыгравшейся пурги — даны скупо, сжато, но так зримо, почти физически ощутимо. За всем этим — видение человека, привыкшего к иному пейзажу, смотрящего глазами изумленными, но и зачарованными дикой красою сурового моря, заледенелых скал, заснеженных сопок.
«Эта книга захватывает, писала о «Чукотке» английская газета «Манчестер ивнинг ньюс». — Драма борьбы с суровой Арктикой все время перед читателем. Есть моменты, когда борьба достигает эпической напряженности. Но основная идея книги не выносливость, которую надо признать безоговорочно, а неистощимый оптимизм. Может быть, эта вера в высокие качества человеческой натуры и является истинной причиной изумительного прогресса и достижений Советского Союза…»
Свойства личного дара писателя — душевная устойчивость, нелюбовь к пустословию и суесловию, умение постигать нравы и обычаи, древний быт и навыки его, без какой-либо предвзятости, исходя из жизненных обстоятельств, конкретность видения, способность живописать фигуры реальных людей в движении, отразились в первой его книге самым благотворным образом. Как и в известном романе «Алитет уходит в горы», где прообразом основного персонажа также послужила реальная личность, упоминание об Алитете встречается уже в «Чукотке».
Чукотка, Крайний Север для писателя стали страстью, привязанностью, Не раз он посещал эти места за протекшие сорок лет со дня первого знакомства. Радовался добрым вестям, тому, что прежние друзья чукчи стали подлинными хозяевами своего края, что выросла первым русским педагогам достойная смена чукотских учителей, печалился утратам— вот уже более двадцати Лет, как погиб в бою за родину летчик Таграй! Узнавал и не узнавал привычные берега — такие превращения там происходили. На голом скалистом побережье выросли освещенные электричеством города, в пустынных заливах воздвиглись механизированные причалы, и к ним пристают ныне комфортабельные пассажирские экспрессы. Но главное — изменились люди. Десятки веков как бы уложились для них в какие-нибудь три-четыре десятка лет: вчера еще жившие по законам патриархально- родового строя современные чукчи стали сознательными строителями самого передового в мире коммунистического общества. Очень хорошо сказал о сегодняшнем дне своего народа старый оленевод, депутат окружного Совета Тальвавтын;
— Я прожил на свете много лет. Мне кажется так: над всей нашей прошлой жизнью как будто лежал большой пласт снега и льда, как лежит он сейчас над охотниками по ту сторону пролива на Аляске. А вот нам, чукчам нашего берега, партия коммунистов помогла выбраться из-под холодного пласта наверх» на солнце. И теперь ни лед, ни снег не мешают нам глядеть далеко вперед… Это я знаю хорошо, потому что
