яранг послушать новости. В меховом пологе было тесно — не повернуться.
Расположившись на шкурах около жирника, начинаю рассказывать о людях, которые разместились в палатке, и что именно мы собираемся делать на культбазе. Чукчи недоумевающе переспрашивают друг друга о том, что говорит «белолицый».
— Почему же те таньги не хотят идти к нам? Ведь там у них холодно! Особенно жалко девушку. Она совсем молода, и не в привычке у нее дружить с холодом. Лицо ее просит тепла, — говорит хозяин яранги.
— Думаю, что они придут, — отвечаю я.
— Почему сразу не пришли? Ведь у нас три яранги. Можно всех разместить.
— Они не привыкли к такому жилищу, как ваша яранга. Они привыкли входить в жилое помещение через дверь, а здесь надо вползать на четвереньках. Кроме того, в пологе тяжелый, спертый воздух. У таньгов начинает от этого сердце сильно стучать, — говорю я и начинаю беседу о гигиене, о поддержании чистоты в жилище.
В то же время я думаю: насколько это неубедительно даже для меня самого! В самом деле: в пологе жарко, люди сидят почти голые; чтобы выйти на улицу, надо надевать меховую кухлянку, меховые штаны, меховые торбаза, — и думается мне, что преподавание мелких правил гигиены, приличий и эстетики ничего не стоит в здешних условиях. Надо ломать и перестраивать жизнь самым радикальным способом. Надо переселять чукчей из яранг в дома.
Я вышел из яранги и отправился к палатке.
Вокруг нее в ночной тиши таньги плясали «танец диких». Они прыгали с ноги на ногу и хлопали рука об руку. Издали эти прыгающие силуэты напоминали танцующих шаманов.
— У-ух! Чертовски холодно! — подскакивая на одной ноге, говорит Владимир.
— Да неужели? — со смехом спрашиваю я. — А мне ничего, хорошо.
Я вошел в палатку. В углу, около потухшего примуса, втянув шею в пальто, сидит Таня. Она мерзнет и дремлет.
— Бросьте вы танцевать, товарищи! Дотанцуетесь до воспаления легких! Ведь до культбазовского врача и медикаментов еще сто сорок километров. Из двух зол всегда выбирают меньшее, — уговариваю я своих спутников.
— А там как? Хорошо? — спрашивают они, и чувствуется, что они уже колеблются.
— Благодать! Тепло и светло.
— Ну вот что, ребятки! — заговорил предрика, глядя на учительницу. — Приказываю ликвидировать палатку. Айда все по ярангам!
Вскоре чукотский меховой полог заполнили «белолицые».
— Да, тут действительно не так уж плохо! — говорит намерзшаяся учительница, присаживаясь к столику, на котором уже приготовлен чай.
— Конечно, неплохо, когда принюхаешься, — ворчливо сказал Володя.
Утром сквозь густые, тяжелые облака показалось мутное солнце. Мы двинулись в путь. Настроение стало лучше. Дальше все пошло хорошо. Едва только входили в селение, таньги наперебой лезли в меховой полог и располагались на оленьих шкурах.
Так пробирались мы шесть дней — где пешком, где и на нартах — по тундре, еще не покрытой снегом. За эти шесть дней мы прошли сто пятьдесят километров.
Последнее чукотское селение было в тридцати километрах от культбазы. Чукчи сообщили нам, что на кульбач очень много таньгов и много понастроено белых яранг, то есть домов.
Остаток пути решено было осилить сразу, за один переход. Распределили продукты. Здесь обнаружилась «хитрость» предрика Пономарева. Оказалось, что у него во фляжке, с которой он не расставался даже во время сна, была не вода, а самый настоящий ямайский ром! Он умышленно скрывал его, сохраняя на крайний случай. Разумеется, как только это стало известно, мы сейчас же разгрузили его от излишней тяжести. Даже Таня приняла в этом деле участие. Она, впрочем, клялась, что спиртное пробует впервые в жизни.
Отсюда на культбазу два пути: кратчайший — через горы, и другой, несколько длиннее, — вдоль Берингова моря. Таня под конец пути устала и отказалась идти через горы.
Наша экспедиция разбилась на две группы. Вся мужская часть, за исключением меня, направилась в сопровождении чукчи-проводника по кратчайшему пути, через горы. Мы с учительницей пошли вдоль берега моря.
Мы долго идем по морской гальке. Ноги утопают в мелких камешках; шагать тяжело, и только там, где ледниковые оползни спускаются к морю, идешь легко по гладкой, твердой снежной коре. Таня вскоре выбилась из сил и присела на гранитный камень.
Впереди на каменистом утесе еле-еле виднелись чукотские яранги.
Пришлось оставить Таню на берегу слушать шум полярных льдов, доносившийся с моря, а самому, прибавив шагу, идти в чукотское селение за собачьей упряжкой.
Меня встретили женщины и ребята. Когда я сообщил им, что уставшая русская девушка не может идти пешком, они взмахнули руками и тут же бросились к ярангам за собаками. Женщины быстро заложили упряжку, и одна из них сказала:
— Вот этот мальчик поедет к ней навстречу.
Но пока мальчик собирался в дорогу, Таня уже подходила к стойбищу.
Пятнадцать километров теперь отделяло нас от культбазы. Мальчик по имени Таграй, впоследствии ставший Таниным учеником, посадил учительницу на нарту и погнал своих двенадцать псов прямо по голой тундре. Снега еще не было, и нарта перепрыгивала с одной мокрой кочки на другую.
Словно нарочно, выбежал заяц, и собаки понеслись во всю мочь. Такой бешеной езды учительница никогда не испытывала. Маленький каюр еле управлялся с осатаневшими собаками.
Учительница облегченно вздохнула, когда наконец упряжка остановилась у домов культбазы.
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Большой залив Лаврентия глубоко врезается в материк. На левом берегу, в десяти километрах от входа в бухту, возле склона горы, вытянулись словно по линейке одиннадцать домов европейского типа.
Это и есть Чукотская культбаза.
По улице ходят люди в европейских костюмах, женщины в туфлях на каблуках; то тут, то там встречаются чукчи-рабочие в спецодежде обычного покроя. На крыше крайнего дома печник выводит последнюю трубу. Пекарь китаец несет на железном листе кондитерские изделия. Китаец-прачка катит вагонетку, груженную бельем. Вагонетка скрипит на узкоколейке, проведенной от самого берега моря.
Это и есть Чукотка. Новая, Советская Чукотка.
Новички не ожидали найти здесь благоустроенную жизнь. Между тем в этом поселке были баня, прачечная, общественная столовая, пекарня, строилась радиостанция.
Основные учреждения культбазы — больница-амбулатория, школа-интернат, ветеринарно- зоотехнический пункт, пушная фактория.
Квартиры сотрудников состоят из трех меблированных комнат, небольшой кухни и ванной. Внутри стены обиты американским толстым картоном, загрунтованы, покрашены масляной краской. Пол блестит.
В столовой — пять длинных столов, накрытых белыми скатертями; на одном из них даже букет цветов. Доктор утверждал, что таких цветов за горой сколько угодно, и наша учительница была склонна поверить. Но краевед разоблачил доктора. Букет был владивостокский, его оставил капитан одного судна. Все любовно ухаживали за этим букетом, все хотели как можно дольше продлить его существование. Цветы сближали с Большой Землей, родиной этих цветов.
