Она заговорила с ним по-чукотски.
— О, сколько у вас здесь друзей! — сказал штурман.
— Таня-кай, трубка варкын?[44]
— Варкын, варкын, Тнаыргын. Вот она! — И Татьяна Николаевна вытащила из кармана такую трубку, какой мог бы позавидовать самый изысканный курильщик.
Старик опешил. Глаза его быстро-быстро заморгали. С усилием он встал и сквозь cлабый смешок заплакал. Трубка — это лучший подарок. У старика кружилась от радости голова. Но еще иные мысли овладели стариком: вот он какой, старик Тнаыргын! Оказывается, о нем помнили еще там, на Большой неведомой земле. Ведь нельзя же не вспомнить о человеке, которому покупаешь трубку? Вот что растрогало старика Тнаыргына.
С парохода спускали трап.
— Теперь я понимаю, Татьяна Николаевна, ваше настроение, — сказал Николай Павлович.
Татьяна Николаевна быстро сбежала в вельбот, где сидел старик Тнаыргын. Вскоре пассажиры, не дожидаясь спуска катера, попрыгали в чукотские вельботы, и вся легкая флотилия тронулась к берегу культбазы.
В тот момент, как учительница сошла на берег, подошел отставший вельбот. Еще издали я заметил сидевшую в нем Тает-Хему. Судя по тому, что она сидела не на носу вельбота, можно было заключить, что у Тает-Хемы явно испорчено настроение. Когда вельбот ударился о берег, Тает-Хема даже не выбежала первой. Медленно сошла она за другими и как будто не проявила никакой радости по случаю прибытия любимой учительницы.
Тает-Хема была уже взрослой девушкой. Она даже немножко переросла свою учительницу. Из-под берета спускались на спину две толстые косы, которые сливались с черным пальто. На ногах были довольно изящные резиновые сапожки.
— Что же, Тает-Хема, ты отстала от других? — спросил я.
— Вон тот балда выехал с отработанными свечами в моторе! — вспыхнула она, показывая в сторону своего вельбота.
Казалось, я напрасно потревожил ее. Со злости в ее больших глазах появились слезы. Вдруг она обхватила учительницу.
— Пойдем, пойдем, Тать-яна Ни-ко-ля-евна [45], — подчеркнуто произнесла она впервые полное имя Тани. Они направились к школе.
ЖЕЛЕЗНОРОГИЙ ОЛЕНЬ
Весь берег завален грузами. Ящики, кипы мануфактуры, мука, оружие, табачные изделия и другие товары — все поступало сюда один раз в год и сразу на весь год.
Товаров было выгружено уже много, но катера с кунгасами все подвозили и подвозили их. Казалось удивительным, как много вмещал в свои трюмы пароход.
Завхоз больницы Чими носится по берегу как угорелый. Он подбегает то к одному ящику, то к другому, тщательно осматривает их и чуть ли не обнюхивает. Чими ощупывает даже кипы с мануфактурой, но сейчас же, с выражением страдания на лице, шарахается к другим поступающим грузам. Чими ищет заказанный им велосипед.
И в этом тягостном искании велосипеда было нечто сходное с поведением нашей чадолюбивой Розы, когда она недосчитывалась щенка в своем закутке.
Не выдержав испытания, Чими бросился в лодочку и, отчалив от берега, быстро, как ветряк на станции, заработал веслами. Он поехал на пароход. Но толком ему никто там не объяснил: есть велосипед или нет.
Вероятно, он и спрашивал не у того, у кого следовало спросить. Он вернулся на берег и устало сказал:
— Обманул! И аванс ведь взял этот заведующий факторией…
Но все же Чими решил не уходить, с берега до тех пор, пока не будет выгружен последний ящик. В этот день Чими не чувствовал даже голода. Он до вечера простоял на берегу.
Доктор входил в его положение и, хотя завхоз был очень нужен ему, старался обойтись без него.
Лишь к вечеру зоркие глаза Чими увидели, что в спускавшемся стропе был совсем необычный ящик. Чими сидел на гальке и вдруг порывисто, словно кто его подбросил, вскочил.
«Может быть, это ружья? Нет. Ружья возят в других ящиках. В узких», — размышлял он.
«Что же катер не тащит кунгас сюда? Мотор испортился, что ли?»
Но в кунгас вновь спустился строп.
«Не с ума ли сошли пароходные люди — сколько грузят в один кунгас! Под такой тяжестью он может и затонуть».
Это было томительное ожидание.
Наконец катер с кунгасом тронулся к берегу. Еще издали Чими выследил, где лежит этот ящик.
Кунгас подошел. Какой-то здоровенный русский матрос небрежно схватил этот ящик, задел им за борт кунгаса, взвалил на плечо и понес.
У Чими остановилось сердце.
То, что занимало мысли Чими с половины зимы, с того момента, когда он увидел самоходные машины на физкультурном параде в кино, кажется, лежит теперь в этом ящике.
Здоровенный матрос прошел с кунгаса по доске на берег и с плеча бросил ящик наземь. Как ножом полоснуло по сердцу Чими! Он не смог даже сразу подбежать к ящику. Секунду постояв, он бросился к нему, и, стоя на коленях, начал заглядывать в щелки. Ясно были видны рама велосипеда и колесо.
Выпрямившись и задрав голову, но все еще стоя на коленях, Чими заорал во все горло:
— Он! Он!
Я стоял на берегу с заведующим факторией. Запыхавшись, к нам подбежал Чими.
— Я забираю его. Можно? — спросил он.
— Кого?
— Машину-скороход.
— О нет, — сказал заведующий. — Подожди, вот я оформлю, акт составим, в книги запишем — тогда и можно будет. Дней через пяток.
Чими стоял и слушал с таким страдальческим лицом, что, кажется, сам сатана не смог бы отказать в его просьбе.
— Пожалуйста, давай сейчас, — умоляюще проговорил он.
— Да отдай ты ему! Не все ли равно тебе, регистрировать его на берегу или у Чими? — сказал я заведующему.
— А вдруг он поломан или части какой не хватит?
— Ничего. Отдай. Он расплатится за него полностью, если даже в ящике не хватит целого колеса.
— Да, да! Вот деньги — не глядя отдам, — торопливо проговорил Чими.
— Ну ладно, бери. Как ребенок! Потерпеть пару дней не можешь, а еще завхоз!
Но Чими и не слышал последних ворчливых слов заведующего факторией. В один миг он оказался рядом с ящиком. Высоко подняв его над головой, он зашагал к себе. За ним пошел и Николай Павлович, приглядываясь к новой обстановке.
Прошло немного времени, и Чими с помощью Николая Павловича собрал машину. Когда он выкатил ее на улицу, немедленно собралась большая толпа.
— Железнорогий олень! — послышались голоса.
Но Чими не обращал ни на кого внимания. Он неумело садился на велосипед и тотчас же валился на
