женщину, после десятых – этот могучий улыбающийся мужчина трахает всех доступных женщин, после одиннадцатых – заканчивается рабочий день и мужчина едет к жене и детям, после двенадцатых – притяжение земли становится таким сильным, что я падаю на пол рядом с кроватью в собственной квартире и не могу до утра преодолеть это притяжение, ощущая себя кукурузным початком в жопе у негра.
Понял, наконец, почему я не пишу о Париже. Я там не был.
Говорят, когда Гомер создавал в своих поэмах сцены насилия и гибели, он смеялся так громко, что из окон вылетали стекла (или материал, их заменявший).
Я сел писать роман и через десять минут забыл о деньгах, которых у меня нет, о Михаиле с его тоской по выпивке, о Маринке, спящей на моем диване, потому что сумел уйти в мир, где мне весело и спокойно, где исчезает привычное время и пространство и возникает новое, как правило, непривычное, потому что, начиная создавать какую-то сцену, я совершенно не знаю, чем закончу, и иногда окончания получаются столь неожиданные для меня, что я кричу на всю квартиру. Вот и сегодня, прочитав написанное мной только что, я заверещал так громко, что разбудил Маринку. Она проснулась, встала совершенно голая с дивана, надела тапочки, подошла, позевывая, ко мне, села на колени, обняла меня за шею и спросила: Маринкины руки вдруг опускаются вниз и начинают активно теребить мой обмякший и маленький, уже не «гладиатор», а «стручок сопливый» (так шутит иногда Маринка). От ее активных приставаний он просыпается и начинает крепчать; это не входит в мои планы, потому что я собираюсь доварить кашу до готовности и накормить голодную женщину. Я дергаюсь всем телам, пытаясь ускользнуть от ее рук, и роняю кастрюльку с почти готовой кашей на пол. Маринка отпускает меня и громко смеется, словно увидела (или услышала) что-то смешное, а мне не смешно, потому что геркулеса больше нет. И голодную женщину я могу угостить только кофе и сексом.
– Шурик, кто это заревел диким голосом, будильник или ты?
От Маринкиных шикарных волос пахло яблоками (она перед сном вымыла голову яблочным шампунем), а от тела – свежеиспеченным хлебом. Чем бы Маринка ни мылила свое красивое тело, от него всегда пахнет свежеиспеченным хлебом. Этот запах меня очень возбуждает. Я мгновенно забываю о романе, обнимаю ее желанное тело и мурлычу в ее ухо:
– Марина-Мариночка, рыжее чудо, я так по тебе соскучился, словно мы не виделись целый месяц.
– Шурик, мы не виделись сутки, но я тоже хочу тебя.
Моя левая рука скользнула на ее левую грудь, а правая забралась между ног, и я спросил:
– Что это я нашел?
Маринка разулыбалась:
– Ты нашел вход в пещеру эльфов, и, по закону джунглей, теперь ты – владелец этой пещеры, в любое время дня и ночи ты можешь туда войти, прикажи, о, повелитель, и вход в пещеру откроется.
Я не успеваю ничего сказать, потому что Маринка целует меня в губы. Мы целуемся минуты две. Мой „гладиатор“ готов к погружению уже давно. Маринка это чувствует и поэтому возбуждается очень быстро, ее „рыжая проказница“ (так она называет свою пещерку) увлажняется. Я ласкаю ее пальцем. Маринка мычит мне в ухо:
– Божественно, сэр, эта просто божественно.
Еще через полминуты Маринка вскакивает с моих коленей, подходит к дивану, залезает на середину, встает на колени ко мне спиной и нагибается вперед до упора, то есть утыкается головой и руками в диван. Не буду скрывать: меня очень возбуждает, когда женщина принимает такую позу. Я с жадностью смотрю на ее толстенькую попку, стройные ножки и раскрывшиеся влажные губки, в обрамлении рыжих волос. Сейчас эти губки похожи на цветок, который я называю розой экстаза.
Я вскакиваю со стула, одним движением снимаю с себя спортивные штаны и трусы и встаю на колени позади Маринки. Мой окаменевший „гладиатор“ в сантиметре от желанной цели. И я забываю об окружающем мире, потому что мой „гладиатор“ погружает свою голову в ее раскрывшийся цветок. Но войти глубже я ему не позволяю. Я выхожу и снова вхожу на три-четыре сантиметра в течение двух-трех минут. Выхожу и вхожу.
Маринка неожиданно просит:
– Сашенька, шлепни меня по попке.
Я довольно сильно шлепаю ее по попе ладошкой раза три и вгоняю «гладиатор» до упора. Маринка вскрикивает, и мы замираем на полминуты, а потом вдруг я теряю контроль над собой и начинаю ритмично входить и выходить на полную глубину и изо всех сил. Маринка после каждого моего толчка громко стонет и иногда восклицает:
– Ай! Сашенька! Проткни меня насквозь!
А потом мы одновременно кончаем, и я не могу не закрыть глава, дергаюсь в судорогах и рычу, как тигр над только что поверженной антилопой. Потом мы лежим рядам без движения минут пятнадцать с закрытыми глазами, довольные и счастливые. Маринка первой приходит в себя и говорит:
– Шурик, ты был великолепен, опять забросил меня в космос, где я ощущала себя совершенной и бессмертной, но сейчас, к сожалению, вернулась в свое тело, которое хочет кушать.
Я целую нежную Маринкину грудь, потом встаю с дивана и иду на кухню – готовить геркулесовую кашу и кофе. Других продуктов у нас нет. Мы все съели. Если я не займу у кого-нибудь из знакомых денег в долг, то уже завтра мы начнем голодать.
Минут через десять на кухню вслед за мной приходит Маринка. Hа ней нет одежды, так же как и на мне. Очень приятно побродить по собственной квартире в жаркий летний денек голому, а если рядом бродит обнаженная красивая молодая женщина, то это вдвойне, нет, втройне приятно. Я стою рядом с плитой и помешиваю кашу. Маринка подходит ко мне сзади, плотно прижимается своим телом и начинает меня тихонько щекотать под мышками. Я очень боюсь щекотки в этих местах, поэтому дергаюсь всем телом и визжу на всю квартиру высоким женским голосом:
– Мариночка, перестань! Я опрокину кашу, и мы останемся без обеда!
Маринка перестает меня щекотать, обнимает меня за живот и говорит:
– Сэр, на обед я бы хотела съесть парочку котлет по-киевски с пюре из картофеля и салатом из свежей капусты.
– Детка, котлеты будут немного позднее, наверное, в четверг, и исключительно после дождя. А сейчас овсянка, мэм.
Как правило, мужчина и женщина забираются в постель не ради продолжения рода человеческого, на самом деле они стремятся получить удовольствие, и в этом они отличается от животных, которые забираются в постель исключительно ради продолжения рода (человеческого?).
Иногда хочется повторить вчерашний день. Настолько успешно он прошел. Но хрен под мышку, как говорил Эзоп, жуй сегодняшний.
В комнате звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу голос деда: А я быстренько оделся, чмокнул Маринку в пухлые губки и поехал к деду.
– Здравствуй, Александр, как твои дела?
– Привет, дед. У меня все в порядке.
Дед секунд двадцать сопит в трубку, а потом спрашивает:
– Александр, ты не мог бы сегодня приехать?
– А что случилось, ведь я был у вас вчера? И, вроде бы, все остались довольны.
Дед, наверное, от смущения, кашляет в трубку и говорит:
– Вчера все было отлично, ты был на высоте, и Люсенька была довольна, а когда Люсенька довольна, тогда и сынок Левушка тоже доволен. А сегодня у Люсеньки истерика, она хочет повторение вчерашнего.
– Дед, но у меня Маринка пришла с работы, и мы занимаемся друг другом.
– Александр, но ты приедь на часок к нам, а потом езжай к своей любимой и продолжай свое дело. Александр, Люсенька плачет уж полдня, а вместе с ней плачет и Левушка.
Я вдруг вспоминаю, что у меня осталась последняя десятка, и говорю об этом деду, с надеждой, что он от меня отстанет.
– Дед, у меня закончились деньги, и я не могу даже оплатить проезд в транспорте до тебя.
– Ерунда, – радостно рычит дед. – Доедешь до меня «зайцем» а я тебе ссужу пару тысяч, у меня сейчас
