но кто лучше самого расскажет?)
…Проезжая недалеко от Бадена, я вздумал туда завернуть. Соблазнительная мысль меня мучила: пожертвовать 10 луидоров и, может быть, выиграю хоть 2000 франков лишних, а ведь это на 4 месяца житья, со всем, со всеми петербургскими. Гаже всего, что мне и прежде случалось иногда выигрывать. А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная. Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил…
(Делайте что хотите, но исповеданные только что подлость, излишняя страстность и извечное стремление перейти любую черту — едва ли не самые отличительные характеристики любого из гениев… однако, продолжим)
…Бес тотчас же сыграл со мною штуку; я дня в три выиграл 4 000 франков с необыкновенною легкостью. Теперь изображу вам, как всё это мне представлялось: с одной стороны этот легкий выигрыш, — из ста франков я в три дня сделал четыре тысячи. С другой стороны — долги, взыскания, тревога душевная, невозможность воротиться в Россию. Наконец третье и главное — сама игра. Знаете ли, как это втягивает! Нет, клянусь вам, тут не одна корысть, хотя мне прежде всего нужны были деньги для денег. Анна Григорьевна умоляла меня удовольствоваться 4000 франков и тотчас уехать. Но ведь такая легкая и возможная возможность поправить все! А примеры-то? Кроме собственного выигрыша, ежедневно видишь, как другие берут по 20000, 30000 франков (проигравшихся не видишь). Чем они святые? Мне деньги нужнее их. Я рискнул дальше и проиграл. Стал свои последние проигрывать, раздражаясь до лихорадки — проиграл. Стал закладывать платье. Анна Григорьевна
Эта Анна Григорьевна, заметим — святой человек. Воистину мечта, что называется, поэта (в данном случае — романиста). Едва не половина ее бесценных воспоминаний о муже — так или иначе, про его страсть к рулетке. Осуждения — ни в строчке! В этом одном уже Федору Михайловичу с супругой немыслимо повезло…
Еще в Дрездене начались его закидоны: вот бы мне бы съездить поиграть, да вдвоем ехать дорого, а тебя оставлять не хочется. И — «Я стала УГОВАРИВАТЬ (выделение как всегда наше — С.С.) мужа поехать в Гомбург на несколько дней, уверяя, что за его отсутствие со мной ничего не случится». Достоевский покривлялся и уехал. Три дня спустя написал, что «насквозь в проигрыше» и попросил денег. Она выслала. Через несколько дней новое покаянное письмо с клянченьем. И одинокая — фактически брошенная и беременная — «я, конечно, послала».
При этом бедняжка волнуется не о проигрыше, а исключительно за здоровье благоверного: ах, не было бы нового припадка! ох, зачем отпустила его одного? кто успокоит, утешит голубчика?..
Голубчик вернулся счастливый… тем, что его не бранят. Хвастался шансами, что были в руках, да сорвались, взахлеб рассказывал о методах, применяемых в игре. Оказывается вся беда в том, что он слишком спешил — беспокоился, вишь, о ней. А вот ежели бы поехать в «рулеточный город» недельки на две-три, удачи никак не миновать.
И, заказав из России новых денег, они отправились в Баден вместе: Анне Григорьевне верилось, что присутствуя при игре, она сможет сдерживать любимого. К тому же: «Мне же было все равно, где бы ни жить, только бы не расставаться с мужем»… Наличных хватило на неделю. Стали закладывать вещи. «Я вынула серьги и брошь и долго, долго рассматривала их. Мне казалось, что я вижу их в последний раз. (Так оно и оказалось.) Мне это было ужасно как больно: я так любила эти вещи, ведь они мне были подарены Федею…». Анна Григорьевна прощалась с ними, целовала их, просила заложить только на месяц, чтоб выкупить позже. Он отнес ростовщику свое обручальное кольцо. Следом — и она свое. Тщетно: вырученное было проиграно в минуту.
И вдруг — о чудо! — однажды утром он заявился, принеся что-то около четырех с половиной тысяч талеров…
Их Федор Михайлович проигрывал партиями: придет, возьмет, уйдет, и вот уже снова вернулся — за очередной подпиткой. В несколько часов всё было кончено. И начались заклады по второму кругу. Анна Григорьевна писала матери. Мать помогала. Но и это деньги улетучивались сразу же по присылке. И супруги садились тишком и тупо соображали, чего бы такого придумать, чтобы бабамс — и деньги, и чтобы расплатиться с долгами и, уже не думая ни о каком выигрыше, уехать подальше из этого ада.
Он страдал. Она страдала, глядя на него. Он рыдал, падал на колени, умолял простить. Она тоже падала на колени, уговаривала не терзаться. И — «…как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно. Много десятков верст исходили мы с мужем по окрестностям Бадена в долгие промежутки между получениями денег».
Но приходили деньги, и кошмар начинался сначала…
Знакомых в Бадене у них не было. Встретили раз ГОНЧАРОВА, «который вздумал пофанфаронить и показать, что он здесь не играет, а так только… Ну разве можно поверить человеку, которого видали по два и более часов на рулетке, что он не знает игры!» (и считайте эту реплику Анны Григорьевны за свидетельство против неравнодушного к игре автора «Обломова»)…
А Достоевские уже больны: у нее приступы тошноты, рвоты, сильные боли в животе, у него — припадки падучей и пароксизмы страха смерти. И на очередную подачку из России — от родных Анны Григорьевны — супруги вырываются из баденского вертепа…
Женева… Федор Михайлович снова хандрит. И жена — ну не ангел ли? — сама подбрасывает ему мысль съездить поиграть в расположенный неподалеку Saxon les Bains.
Он «ОДОБРИЛ идею» и съездил.
И тут мы переходим к главному… Внимание — цитата из мудрой супруги: «Как я и ожидала, от его игры на рулетке денежной выгоды не вышло, но получился другой благоприятный результат: перемена места, путешествие и вновь пережитые бурные впечатления коренным образом изменили его настроение. Вернувшись в Женеву, Федор Михайлович с жаром принялся за прерванную работу и в двадцать три дня написал около шести печатных листов для январской книжки 'Русского вестника'».
Не поняли? Или не оценили?
Усугубим: «Федор Михайлович так часто говорил о несомненной 'гибели' своего таланта, так мучился… что я иногда приходила в отчаяние, слушая его. Чтобы успокоить его тревожное настроение и отогнать мрачные мысли, мешавшие ему сосредоточиться на своей работе, я прибегла к тому средству, которое всегда рассеивало и развлекало его. Воспользовавшись тем, что у нас имелась некоторая сумма денег (талеров триста), я (сама! — С.С.) завела речь о рулетке, о том, отчего бы ему еще раз не попытать счастья, говорила, что приходилось же ему выигрывать, почему не надеяться, что на этот раз удача будет на его стороне, и т. п. Конечно, я ни минуты не рассчитывала на выигрыш, и мне очень было жаль ста талеров… но я знала из опыта прежних его поездок на рулетку, что, испытав новые бурные впечатления, удовлетворив свою потребность к риску, к игре, Федор Михайлович вернется успокоенным, и, убедившись в тщетности его надежд на выигрыш, он с новыми силами примется за роман и в 2–3 недели вернет все проигранное».
Грех прерывать Анну Григорьевну на самом интересном, а мы и не станем: «Моя идея о рулетке была слишком по душе мужу, и он не стал от нее отказываться. Взяв с собою сто двадцать талеров и условившись, что, в случае проигрыша, я пришлю ему на выезд, он уехал в Висбаден, где и пробыл неделю. Как я и предполагала, игра на рулетке имела плачевный результат, — вместе с поездкою Федор Михайлович издержал сто восемьдесят талеров — сумму для нас тогда очень значительную. Но те жестокие муки, которые испытал Федор Михайлович в эту неделю, … так на него повлияли, что решил, что более
Конечно же, она не поверила. И, как оказалось, зря: тем разом Достоевский совершенно фантастическим образом излечился от наваждения сказочно разбогатеть нахаляву и попрощался с игрой навсегда. Он выезжал в Европу еще четырежды: в 74-м, 75-м, 76-м и 79-м, но к столу его больше не тянуло. И прелесть этого рассказа не в том, что дяденька играл-играл, да вдруг и перестал, но в том, что не играй он тогда — был бы этот господин так интересен нам сегодня?
И мы в который уже раз упираемся в неоспоримое: великие свершения не обходятся без великих же личностных жертв. Шедевры не творятся, посвистывая да почесывая за ухом. Открытия, меняющие ход истории, не падают на головы перезревшей антоновкой.
