— А наше рыцарское слово? — спросил Збышко. — Договор договором, а Арнольд мог бы нас упрекнуть в бесчестии.
Услыхав это, Мацько огорчился, немного подумал и сказал:
— Но можно бы что-нибудь отторговать?
— Мы сами себя оценили. Разве мы теперь меньше стоим?
Мацько огорчился еще больше, но в глазах его отразился восторг перед Збышкой и как бы еще большая любовь к нему.
— Умеет-таки он охранить свою честь. Уж такой уродился, — проворчал он.
И стал вздыхать. Збышко думал, что это от сожаления по тем гривнам, которые предстояло уплатить фон Бадену, и потому сказал:
— Знаете что? Денег у нас и так довольно, только бы судьба была не такая скверная.
— Господь ее переменит, — с волнением сказал старый рыцарь. — Мне-то уж недолго на свете жить.
— Молчите. Здоровы будете, пусть только вас ветром обдует.
— Ветром? Ветер молодое дерево согнет, а старое сломает.
— Вона! Еще не гниют у вас кости, и до старости вам еще далеко. Не печальтесь.
— Чтобы тебе было весело, так и я бы смеялся. А все-таки есть у меня и другая причина огорчаться, а по правде сказать — не только у меня, но и у всех нас.
— Что такое? — спросил Збышко.
— А помнишь, как я тебя в лагере Скирвойллы бранил за то, что ты славил силу меченосцев? Верно, крепок наш народ на поле, но я только теперь в первый раз присмотрелся к этим собачьим детям поближе…
И Мацько, как бы из опасения быть услышанным, понизил голос:
— И теперь вижу, что ты был нрав, а не я. Да хранит нас рука Господня. Что это за сила! Что за могущество! Чешутся у наших рыцарей руки, и тянет их поскорее на немцев, да не знают они, что меченосцам все народы и все королевства помогают, что денег у них больше, вооружение лучше, замки надежнее. Да сохранит нас рука Господня… И у нас, и тут говорят, что дело должно кончиться войной и кончится, но в тот час да смилостивится Господь над нашим королевством и над нашим народом.
Тут он обхватил руками седую свою голову, уперся локтями в колени и замолчал.
Но Збышко сказал:
— Вот видите? В поединке многие из нас сильнее их, но что касается войны — вы сами поняли.
— Ой, понял. Даст бог, поймут и послы короля, а особенно рыцарь из Машковиц.
— Я видел, как он помрачнел. Говорят, что никто на свете не понимает столько в военных делах, как он.
— Если это правда, то, вероятно, войны не будет.
— Если меченосцы поймут, что они сильнее, то именно она будет. И я вам скажу откровенно: уж лучше бы либо пан, либо пропал, потому что так жить нам тоже дольше нельзя.
И Збышко тоже, как бы подавленный собственным горем и горем всего народа, опустил голову, а Мацько сказал:
— Жаль королевства, но боюсь я, как бы не покарал нас Господь за лишнюю самоуверенность. Помнишь, как тогда в Вавеле, перед собором, когда тебе собирались отрубить голову, рыцари самого Тимура Хромого вызывали на бой? А ведь он владыка сорока королевств, он из людских черепов горы складывал… Мало им меченосцев, всех сразу готовы вызвать — и тем могут прогневить Господа…
Збышко при этом воспоминании схватился за белокурые свои волосы; страшное горе внезапно охватило его, и он вскричал:
— О, кто же, как не она, спас тогда меня от палача? О, Господи Иисусе! Дануся моя… О, Господи Иисусе…
И он стал рвать на себе волосы, а потом кусать кулаки, чтобы подавить рыдания: так взволновалось сердце его от внезапного приступа горя.
— Парень, побойся Бога… Молчи… — восклицал Мацько. — Что ты можешь сделать? Возьми себя в руки, молчи…
Но Збышко долго не мог успокоиться и опомнился только тогда, когда Мацько, который действительно был еще болен, так ослабел, что закачался и упал на скамью, потеряв сознание. Тогда юноша положил его на постель, подкрепил вином, которое прислал комтур замка, и сидел возле него до тех пор, пока старый рыцарь не уснул.
На другой день проснулись они поздно, освеженные и отдохнувшие.
— Ну, — сказал Мацько, — видно, еще рано мне помирать: я так думаю, что, если обдует меня в поле ветер, так я и в седле сидеть смогу.
— Послы останутся здесь еще несколько дней, — отвечал Збышко. — Теперь к ним ходят люди просить за пленников, пойманных в Польше во время разбоев, но мы можем ехать когда хотите и когда почувствуете себя в силах…
В эту минуту вошел Глава.
— Ты не знаешь, что там делают послы? — спросил его старый рыцарь.
— Осматривают Высокий замок и церковь, — отвечал чех. — Комтур замка сам их сопровождает, а потом они пойдут к великому рефектарию обедать, куда магистр пригласит и вашу милость.
— А ты что с утра делал?
— А я присматривался к немецкой наемной пехоте, которую обучали капитаны, и сравнивал ее с нашей, чешской.
— А ты чешскую помнишь?
— Меня подростком взял в плен рыцарь Зых из Згожелиц, но я хорошо помню, потому что с детства был до таких вещей любопытен.
— Ну и что же?
— Да ничего. Верно, крепка ихняя пехота и обучена хорошо, но это волы, а наши чехи — волки. Если бы дошло дело до чего-нибудь, так сами знаете, господин, волы волков не едят, а волки страсть как до волов лакомы.
— Верно, — сказал Мацько, который, видимо, что-то знал об этом, — кто на ваших наскочит, тот и отскочит, как от ежа.
— В бою конный рыцарь десятерых пехотинцев стоит, — сказал Збышко.
— Но взять Мариенбург может только пехота, — возразил оруженосец. На этом разговор о пехоте кончился, потому что Мацько, следуя ходу своих мыслей, сказал:
— Слушай, Глава: нынче поем я да еще маленько приду в себя — и поедем.
— А куда? — спросил чех.
— Известно, в Мазовию. В Спыхов, — сказал Збышко.
— И там останемся?…
Мацько вопросительно посмотрел на Збышку, потому что до сих пор между ними не было разговора о том, что они станут делать дальше. Кажется, у юноши решение было уже готово, но он не хотел, видимо, огорчать дядю и потому уклончиво ответил:
— Сначала вы должны вполне оправиться.
— А потом что?
— Потом? Потом вы вернетесь в Богданец. Я знаю, как вы любите Богданец.
— А ты?
— И я люблю.
— Я не говорю, чтобы ты не ехал к Юранду, — медленно проговорил Мацько, — потому что, если он помрет, то надо похоронить его прилично, но ты слушай, что я тебе скажу: ты молод, умом тебе со мной не сравняться. Какая-то несчастная земля этот Спыхов. Если что и случилось с нами хорошее — так в других местах, а там одни огорчения да расстройства.
— Это вы правду говорите, — сказал Збышко, — но там гробик Данусин…
— Молчать, — вскричал Мацько, боясь, что Збышку охватит такой же прилив горя, как был вчера.
