— Должно быть, передовые отряды подожгли город или ближайшую к нему деревню.
Но вот трубы затрубили тревогу; старый Зацвилиховский внезапно появился между офицерами.
— Мосци-панове, — сказал он, — из рекогносцировки вернулись люди с известием, что неприятель близко; мы сейчас выступаем! К полкам, к полкам!
Офицеры бросились к своим полкам, челядь потушила огни, и все стемнело в лагере.
Только вдали, со стороны Константинова, небо все больше краснело, а звезды в этом блеске постепенно гасли. Опять раздался тихий сигнал: 'садиться на коней'. И неясные массы людей и лошадей двинулись вперед. Среди тишины слышался только топот лошадей, мерные шаги пехоты и глухой грохот пушек Вурцеля; по временам бряцали мушкеты или раздавались слова команды. Было что-то грозное и зловещее в этой тишине, в этих голосах, блеске оружия и мечей. Войска спускались по константиновской дороге и плыли по ней в сторону пожара, извиваясь во мраке, точно гигантский змей. Прекрасная июльская ночь уже кончалась. В Росоловцах начали петь петухи, перекликаясь по всему городу. Между Росоловцами и Константиновом было около мили, так что, когда войска не успели пройти и половину дороги, из-за зарева робко выглянула бледная заря, точно чем-то испуганная, стала насыщать светом воздух, осветила леса, рощи, белую полосу дороги и движущиеся по ней войска. Теперь можно было различить людей, лошадей и тесные ряды пехоты. Поднялся легкий утренний ветерок и шелестел знаменами над головами солдат. Впереди шли татары Вершула, за ними — казаки Понятовского, потом драгуны, артиллерия под командой Вурцеля, а в конце пехота и гусары. Заглоба ехал подле Скшетуского, но как-то беспокойно вертелся в седле, и было заметно, что близость битвы тревожит его.
— Мосци-пане, — сказал он шепотом Скшетускому, точно боясь, как бы кто-нибудь не подслушал.
— Что скажете?
— Скажите, гусары первые ударят?
— Вы говорили, будто вы старый воин, а не знаете, что гусар всегда берегут для решительного момента битвы, когда неприятель больше всего напрягает свои силы.
— Знаю, знаю, я хотел только убедиться.
Настало минутное молчание. Заглоба еще больше понизил голос и спросил опять:
— Это Кривонос со всем своим войском?
— Да.
— А сколько он ведет?
— Вместе с чернью шестьдесят тысяч человек.
— Ох, черт возьми! — сказал пан Заглоба.
Скшетуский усмехнулся в усы.
— Не думайте, ваць-пане, что я боюсь, — шептал Заглоба, — но у меня одышка, и я не люблю толкотни, потому что жарко, а когда жарко, то я уже никуда не гожусь. Другое дело — поединок! Тут можно пустить в дело фортели, а на войне не до фортелей! Выигрывают руки, а не голова, тут я дурак перед Подбипентой! У меня теперь на брюхе двести дукатов, подаренных мне князем, но верьте, что я предпочел бы, чтобы брюхо было у меня теперь где-нибудь в другом месте. Не люблю я этих больших сражений! Черт их побери!
— Ничего с вами не будет, только подбодритесь.
— Подбодриться? Я боюсь только, как бы мой пыл не победил во мне рассудительности, так как я слишком горяч. К тому же мне был дурной знак: когда мы сидели у костра, упало две звезды. Почем знать, может быть, одна из них — моя…
— За доброе дело Бог наградит вас и сохранит вам жизнь.
— Только бы он не вздумал торопиться с наградой.
— Почему же вы не остались тогда в лагере?
— Я думал, что при войске безопаснее.
— Так и есть: увидите, что нет ничего страшного. Мы уже привыкли, а привычка — вторая натура. Вот уже Случь и Вишоватый пруд.
Действительно, вдали засверкали воды Вишоватого пруда, отделенные длинной плотиной от Случи; вся линия войск остановилась.
— Что, уже началось? — спросил Заглоба.
— Князь будет строить войска, — ответил Скшетуский.
— Не люблю я давки! Повторяю вам, не люблю!
— Гусары, на правое крыло! — раздался голос адъютанта, присланного князем к Скшетускому.
Уже совсем рассвело. Луна побледнела при блеске восходящего солнца; золотистые лучи его играли на гусарских копьях, и казалось, что над рыцарями горят тысячи свечей.
Когда войска построились, они, уже не скрываясь, громко запели, и мощная песня полетела по росе, ударилась о стену леса и поднялась ввысь.
Наконец зачернел и другой берег пруда, покрытый тучами казаков; полки шли за полками: запорожская конница, вооруженная длинными пиками, пехота с самопалами и, наконец, море мужиков с цепами, косами и вилами.
За ними виднелся, как в тумане, громадный табор, точно движущийся город. Скрип тысячи телег и ржанье лошадей долетали до слуха княжеских солдат. Но казаки шли без обычных криков и шума и остановились по другую сторону плотины. Некоторое время оба войска молча всматривались друг в друга. Пан Заглоба все время не отходил от Скшетуского и, глядя на это море людей, ворчал:
— Иисусе Христе, зачем ты создал столько этого хамья! Это, верно, сам Хмельницкий со всей чернью и всеми вшами… Ну скажите, не безобразие ли это? Они нас шапками закидают. А как хорошо бывало прежде на Украине! Прут и прут! Чтоб вас черти в ад такой толпой гнали! И все это на нашу голову! Чтоб их чума задушила!
— Не ругайтесь, сегодня воскресенье!
— Да, правда, сегодня воскресенье, лучше о Боге подумать. 'Отче наш, иже еси на небеси!..' Не жди от этих мерзавцев никакого уважения!.. 'Да святится имя твое…' Что здесь будет на этой плотине? 'Да приидет царствие твое…' У меня уж дух захватило! 'Да будет воля твоя…' Чтоб они подохли, разбойники! Посмотрите-ка, что это?
Отряд в несколько сот человек отделился от черной массы и беспорядочно подъехал к плотине.
— Это застрельщики, — сказал Скшетуский, — а сейчас и наши к ним выедут.
— Значит, непременно будет битва?
— Уж как бог свят!
— Черт побери! — Досаде пана Заглобы не было предела. — Да и вы тоже смотрите на это, как на представление, — крикнул он сердито Скшетускому, — как будто дело идет не о вашей шкуре!
— Мы уже привыкли, я говорил.
— И вы тоже поедете на этот поединок?
— Не пристало рыцарям лучших отрядов биться на поединках с таким неприятелем; кто ценит свое достоинство, не делает этого. Впрочем, теперь никто не думает о своем достоинстве.
— Вот идут и наши! — воскликнул Заглоба, увидев красную линию драгун Володыевского, спускавшихся рысью к плотине.
За ними двинулось по нескольку десятков охотников от каждого полка. Между прочими пошли: рыжий Вершул, Кушель, Понятовский, двое Карвичей, а из гусар — пан Лонгин Подбипента.
Расстояние между двумя отрядами значительно уменьшилось.
— Вы увидите сейчас прекрасное зрелище, — сказал Скшетуский пану Заглобе. — Заметьте в особенности Володыевского и Подбипенту. Это великие рыцари. Вы их видите?
— Вижу.
— Смотрите, сами разохотитесь.
XXXI
