мы теперь будем бить?»
Это для него было совершенно безразлично, как и то, куда он теперь ехал.
К Кмицицу никто не смел ни подъехать, ни спросить его о чем-нибудь, так как молодой полковник ехал мрачный, как ночь. Он терзался страшно: ему пришлось перебить тех людей, в ряды которых он хотел стать как можно скорее. Но если бы даже он сдался и позволил ляуданцам отвезти себя к пану Володыевскому, что бы подумал пан Володыевский, узнав, что его схватили, когда он, переодетый, пробирался к шведам с грамотами к шведским начальникам.
«Старые грехи идут за мной по пятам и преследуют меня, — говорил про себя Кмициц. — Я уйду как можно дальше, и ты, Господи, веди меня!»
И стал он горячо молиться и заглушать голос совести, которая повторяла ему: «Снова трупы за тобой, и не шведов трупы…»
— Боже, буди милостив ко мне!.. — шептал Кмициц. — Я еду к государю моему, и там начнется моя служба…
V
У Жендзяна не было намерения оставаться на ночь в корчме, так как из Вонсоши до Щучина было не далеко — он хотел только дать отдохнуть лошадям, особенно тем, которые тащили нагруженные возы. И когда Кмициц позволил ему ехать дальше, Жендзян не стал терять времени и час спустя, уже поздней ночью, въезжал в Щучин и, назвав себя страже, расположился на рынке, так как дома были заняты солдатами, для которых даже не хватало места. Щучин считался городом, хотя на самом деле городом не был: в нем не было еще крепостных валов, не было ратуши, не было суда, а монастырь пиаров возник в нем только во времена Яна III, домов было немного, все больше простые избы; город этот только потому назывался городом, что избы были построены правильными рядами, образуя улицы, кварталы и рынок, не менее болотистый, впрочем, чем дно пруда, над которым был расположен город.
Выспавшись в теплой волчьей шубе, пан Жендзян дождался утра и сейчас же отправился к пану Володыевскому, который, не видев его с давних пор, принял его с радостью и сейчас же повел в квартиру панов Скшетуских и пана Заглобы. Жендзян даже расплакался, увидев своего прежнего пана, которому верно служил столько лет, с которым столько пережил вместе и с которым ему посчастливилось так разбогатеть. Не стыдясь того, что он прежде был слугой, он стал целовать пану Яну руки и повторять с волнением:
— Ваша милость… ваша милость… В какие времена мы с вами встречаемся!
И все они принялись жаловаться на плохие времена, наконец пан Заглоба сказал:
— Но ты, Жендзян, всегда у Христа за пазухой сидишь и, вижу, теперь в паны вышел. Помнишь, я тебе предсказывал, что если тебя не повесят, то ты нас еще порадуешь… Что же ты теперь делаешь?
— Ваша милость, да за что же меня было вешать, коли я ни против Бога, ни против закона ничего дурного не сделал?.. Я служил верно, и если изменял кому, то только врагам, что за заслугу почитаю. И если случалось мне какого-нибудь мошенника за нос провести, как, к примеру сказать, мятежников или ту колдунью — помните, ваша милость? — так это не грех, а если и грех, так не мой, а вашей милости, так как ваша милость меня и научили людей за нос водить!
— Ну нет-с, этому не бывать!.. Вы только посмотрите на него! — сказал Заглоба. — Если ты хочешь, чтобы я после смерти за грехи твои отвечал, так отдай мне при жизни их плоды. Ведь сам ты пользуешься всеми теми богатствами, которые среди казаков собрал, за это тебя и будут жарить в пекле.
— Господь милостив, пане, и этого не будет!.. Я своими богатствами не пользовался, я с соседями прежде всего судом разделался. И родителей обеспечил — они теперь спокойно в Жендзянах сидят, никакой нужды больше не знают, потому что Яворские по миру пошли, а я теперь только начал на собственную руку работать!
— Значит, ты больше не живешь в Жендзянах? — спросил пан Ян Скшетуский.
— В Жендзянах по-прежнему живут родители мои, а я живу в Вонсоше и жаловаться не могу, Господь благословил! Но когда я услышал, что ваши милости в Щучине, я уж не мог усидеть на месте и подумал: видно, опять пора в путь. Если быть войне, так пусть будет!
— Признайся, — сказал пан Заглоба, — что ты шведов в Вонсоше испугался.
— Шведов еще в Видской земле нет, разве лишь маленькие отряды, да и те заходят осторожно, так как мужики больно на них озлились.
— Ты мне хорошую новость привез, — сказал Володыевский, — я вчера отряд на разведки выслал, чтобы узнать про шведов: я не знал, можно ли оставаться в Щучине безопасно. Ты, должно быть, с этим отрядом и приехал.
— С отрядом? Я? Я его сам сюда привел, а вернее, привез: от него ни одного человека не осталось, который бы мог без чужой помощи на коне усидеть!
— Как так? Что ты говоришь? Что случилось? — спросил Володыевский.
— Их страшно побили, — объяснил Жендзян.
— Кто их побил?
— Пан Кмициц.
Скшетуские даже вскочили со скамьи, спросив одновременно:
— Пан Кмициц? Да что же он здесь делает? Неужели князь-гетман уже сюда подошел? Ну, говори скорее, что случилось?
Но пан Володыевский уже выбежал из избы, чтобы собственными глазами увидеть размеры поражения и осмотреть людей; между тем Жендзян продолжал:
— Зачем мне говорить, подождем лучше, пока пан Володыевский вернется, это его больше всех касается, ни к чему два раза повторять одно и то же.
— Ты видел Кмицица собственными глазами? — спросил пан Заглоба.
— Как вас вижу, ваша милость.
— И говорил с ним?
— Как же мне было не говорить, когда мы съехались с ним в корчме, недалеко отсюда; я остановился, чтобы дать лошадям отдохнуть, а он на ночлег. Мы больше часу говорили, потому что нечего было больше делать. Я ругал шведов, и он ругал шведов…
— Шведов? Он ругал шведов? — спросил Скшетуский.
— Как чертей, хотя к ним ехал!
— Много с ним войска было?
— Никакого войска не было, челядь только, правда, вооруженная и с такими мордами, что уж верно те, которые младенцев резали при Ироде, были не страшнее их. Он сказал мне, что он мелкий шляхтич и едет на ярмарку с лошадьми. И хотя у него был табун, лошадей в двадцать, я ему не очень-то поверил, потому что и по виду он непохож на лошадника, и разговор у него не такой, и дорогой перстень я у него на руке видел… Вот этот самый.
Тут Жендзян поднес к глазам слушателей сверкающий перстень, а пан Заглоба всплеснул руками и вскрикнул:
— Он уж и у него выклянчил! По одному этому я бы тебя узнал, Жендзян, на другом конце света.
— Простите, ваша милость, я не клянчил! Я шляхтич всякому равный, а не цыган, хотя пока арендаторством и занимаюсь, ибо Господь Бог мне собственной земли еще не дал. А этот перстень пан Кмициц дал мне в знак того, что то, что он говорил, — правда. Я сейчас же вашим милостям его слова повторю, ибо вижу, что дело это такое, за которое мы собственными шкурами можем поплатиться.
— Как так? — спросил Заглоба.
В эту минуту вошел пан Володыевский, весь трясясь от гнева, бледный, бросил шапку на стол и воскликнул:
— Просто не верится! Трое убитых, Юзва ранен, едва дышит…
— Юзва Бутрым? Да ведь это человек медвежьей силы! — сказал изумленный Заглоба.
— Его-то пан Кмициц и повалил, я сам видел! — вставил Жендзян.
