— А шведы?
— Шведы будут рады защититься нами с востока.
— Ты мне бальзам вливаешь в душу…
— Бальзам, ага… Какой-то чернокнижник в Таурогах хотел продать мне бальзам, о котором он говорил, что если им натереться, то можно не бояться ни сабли, ни шпаги, ни копья. Я велел натереть его самого и ударить его копьем; вообрази: копье прошло насквозь.
Князь Богуслав захохотал, показывая при этом белые, как слоновая кость, зубы. Но Янушу не понравился этот разговор, и он опять заговорил о политике.
— Я послал письма к шведскому королю и ко многим нашим сановникам, — сказал он. — Ведь и ты должен был получить письмо через Кмицица.
— Постой! Ведь я, отчасти, по этому делу и приехал. Что ты думаешь о Кмицице?
— Это горячий, шальной человек, не выносящий узды, но один из тех редких людей, которые служат нам верно.
— Несомненно, — ответил Богуслав, — я по его милости чуть не попал в царство небесное.
— Как так? — спросил с беспокойством Януш.
— Говорят, что, если тебе затронуть желчь, у тебя сейчас же бывает удушье. Обещай мне, что ты будешь слушать терпеливо и спокойно, а я расскажу тебе о твоем Кмицице нечто такое, что даст тебе возможность узнать его лучше, чем ты знал его до сих пор.
— Хорошо, я буду терпелив, но поскорее к делу.
— Я каким-то чудом вырвался из рук этого воплощенного дьявола, — ответил князь Богуслав.
И он начал рассказывать обо всем, что произошло в Павлишках.
Каким-то чудом с князем Янушем не случилось припадка астмы, хотя вид его был такой, будто с ним вот-вот случится удар. Он весь дрожал, скрежетал зубами, закрывал рукой глаза, наконец воскликнул хриплым голосом:
— Так! Хорошо! Он забыл только, что его зазноба здесь в моих руках…
— Да подожди ты, ради бога, и слушай дальше, — ответил Богуслав. — Я расправился с ним по- рыцарски, и, если я этим приключением не буду хвастать, то только потому, что мне стыдно: как я мог дать провести себя этому наглецу. Я, про которого говорят, что в интригах и в хитрости я не имею себе равных при всем французском дворе! Но это неважно… Я думал раньше, что убил твоего Кмицица, между тем у меня теперь есть доказательства, что он жив.
— Это ничего. Мы его найдем. Мы его откопаем, хотя бы из-под земли. А пока я нанесу ему такой удар, который будет для него больнее, чем если бы с него живьем кожу содрали.
— Никакого удара ты ему не нанесешь, а только повредишь своему здоровью. Слушай! Когда я ехал сюда, я заметил какого-то человека, который ехал верхом и все время держался около моей коляски. Я заметил его потому, что лошадь у него была серая, в яблоках, и велел его наконец позвать: «Куда едешь?» — «В Кейданы». — «Что везешь?» — «Письмо к пану воеводе». Я велел подать себе письмо, и так как секретов между нами нет, то я прочел. Вот оно!
Сказав это, он подал князю Янушу письмо Кмицица, написанное в лесу в то время, когда он с Кемличами отправлялся в дорогу.
Князь пробежал его глазами, скомкал в бешенстве и наконец воскликнул:
— Правда! Видит Бог, правда! У него мои письма, а в них такие вещи, которые не только наведут шведского короля на подозрение, но и оскорбят его смертельно…
Тут с ним случился припадок икоты, а потом удушья. Рот его широко открылся, губы ловили воздух, руками он разрывал ворот; князь Богуслав, видя это, захлопал в ладоши, и, когда прибежали слуги, он им сказал:
— Спасайте князя-гетмана, а когда он опять придет в себя, попросите его прийти ко мне; я пока немного отдохну.
И он вышел.
Через два часа Януш, с глазами, налитыми кровью, с распухшими веками и посиневшим лицом, постучал в комнату Богуслава. Богуслав принял его, лежа на постели, с лицом, смоченным миндальным молоком, которое должно было придавать коже мягкость и блеск. Без парика, без грима, лишь с подрисованными бровями, он казался гораздо старше, но князь Януш не обратил на это внимания.
— Я пришел к тому заключению, что Кмициц не может опубликовать этих писем, так как, если бы он сделал это, он сам бы вынес смертный приговор этой девочке. Он это прекрасно понял, так как только этим способом он может держать меня в руках, но зато и я не могу ему отомстить, и это терзает меня так, точно у меня огонь в груди.
— Но эти письма надо будет во что бы то ни стало получить обратно.
— Но каким же образом?
— Ты должен послать к нему какого-нибудь ловкого человека; пусть он поедет, пусть подружится с ним и при первом удобном случае похитит письма, а его самого пырнет ножом. Надо будет только пообещать большую награду.
— Но кто же за это возьмется?
— Будь это в Париже или хотя бы в Пруссии, я нашел бы сотни охотников, но здесь даже этого добра нет.
— А нужно будет достать своего, так как иностранцев он будет остерегаться.
— Тогда предоставь это дело мне, может быть, я найду кого-нибудь в Пруссии.
— Эх, вот если бы его захватить живьем и отдать мне в руки. Я отплатил бы ему за все сразу. Говорю тебе, что дерзость этого человека переходит всякие границы. Я потому его и выслал, что он меня ни капли не боялся и чуть не с кулаками на меня лез из-за всякого пустяка, во всем навязывая свою волю. Чуть не сто раз я готов был отдать приказ расстрелять его, но… не мог, не мог.
— Скажи, пожалуйста, он действительно наш родственник?
— Он родственник Кишкам, а через них и нам.
— Во всяком случае это дьявол… И очень опасный противник!
— Он? Ты бы мог приказать ему ехать в Царьград, свергнуть с трона султана, оборвать бороду у шведского короля и привезти ее в Кейданы! Что он тут выделывал во время войны!
— Это и видно. А он поклялся нам мстить до последнего издыхания. Слава богу, я проучил его и показал, что с нами не так-то легко бороться. Согласись, что я с ним расправился по-радзивилловски, и, если бы какой-нибудь французский кавалер мог похвастать подобным происшествием, он бы лгал о нем по целым дням, делая маленькие передышки для обеда, сна и поцелуев; стоит французам сойтись, как они начинают лгать наперебой, так что солнцу стыдно светить…
— Правда, ты его проучил! Но я бы предпочитал, чтобы этого не случалось.
— А я бы предпочитал, чтобы ты выбирал себе лучших слуг, которые имели бы больше почтения к радзивилловским костям.
— Ах, письма, письма!
Братья минуту помолчали, наконец Богуслав заговорил первый:
— Что это за девушка?
— Панна Биллевич.
— Биллевич или не Биллевич, это решительно все равно. Я не об имени спрашиваю, а о том, красива ли она?
— Я на это не обращаю внимания, но должен сказать, что и польская королева могла бы позавидовать такой красоте.
— Королева польская? Мария-Людвика? Во времена Сен-Марса[27] она, может быть, и была красива, а теперь собаки при виде ее воют. Если твоя Биллевич тоже такая, то ты можешь ее спрятать. Но если она действительно красива, тогда дай мне ее в Тауроги, и я уж вместе с ней придумаю, как отомстить Кмицицу.
Януш на минуту задумался.
— Я не дам тебе ее, — сказал он наконец, — потому что ты ее возьмешь силой, а Кмициц тогда опубликует письма.
— Я стану брать силой какую-нибудь вашу наседку?! Хвастать не хочу, но скажу только, что я и не с
