весело. — А сам ты с этими солдатами приехал сюда. Как их зовут?
— Кемличи; отец и два сына.
— Моя мать урожденная Кемлич, — сказал канцлер королевы, Выджга.
— Значит, есть Кемличи большие и маленькие, — весело ответил Кмициц, — а эти не только маленькие, но и шельмы, хотя солдаты, каких мало, и мне верны.
Между тем канцлер Корыцинский что-то шептал на ухо архиепископу гнезненскому и наконец сказал:
— Сюда приезжает много таких, которые рассказывают нам всякие небылицы про себя, лишь бы похвастать или добиться какой-нибудь награды. Часто они привозят сюда неверные известия, а иногда даже по поручению неприятеля.
Это замечание обдало холодом всех присутствующих. Лицо Кмицица побагровело.
— Я не знаю вашего сана, вельможный пане, — ответил он, — но полагаю, что сан это не малый, а потому оскорблять вас не хочу, но думаю, что нет такого сана, который позволял бы без достаточных оснований упрекать шляхтича во лжи.
— Опомнись, ты говоришь с великим канцлером коронным! — сказал пан Луговский.
Кмициц вспылил:
— Кто упрекает меня во лжи, тому, будь он хоть канцлером, я скажу: легче во лжи упрекать, чем жизнью рисковать, легче печати ставить воском, чем кровью!..
Но пан Корыцинский не рассердился нисколько и ответил:
— Я вас во лжи не упрекаю, пан кавалер, но если правда то, что вы говорите, то у вас должен быть сожжен бок?
— Так пожалуйте, ваша вельможность, куда-нибудь на сторону, и я вам покажу! — крикнул Кмициц.
— Не нужно, — сказал король, — мы тебе верим и так!
— Невозможно, ваше величество, — воскликнул пан Андрей, — я сам этого хочу, сам как о милости прошу, чтобы никто здесь, хотя бы самые первые сановники, не считали меня лжецом. Иначе плохо бы меня наградили за мои муки. Награды я не хочу, государь, но я хочу, чтобы мне верили, и пусть Фомы неверные вложат персты свои в мои раны.
— Я тебе верю! — сказал король.
— В его словах звучит правда, — прибавила Мария-Людвика, — а я в людях не ошибаюсь!
Но Кмициц скрестил руки.
— Ваше величество, позвольте. Пусть кто-нибудь пойдет со мной в другую комнату, иначе мне будет тяжело здесь жить, в подозрении.
— Я пойду, — сказал пан Тизенгауз, молодой придворный.
Сказав это, он отвел Кмицица в другую комнату и по дороге сказал ему:
— Я иду не потому, что не верю, я вам верю, но хочу с вами поговорить. Мы встречались где-то на Литве… Фамилии вашей я не могу вспомнить, быть может, я видел вас еще подростком и сам тогда еще был подростком.
Кмициц немного отвернул лицо, чтобы скрыть свое смущение.
— Быть может, на каком-нибудь сеймике. Мой родитель часто брал меня с собой, чтобы я присматривался к общественной жизни.
— Возможно… Лицо ваше мне знакомо, хотя у вас не было тогда вот этого шрама. Память обманчива, но мне все кажется, что вас тогда звали иначе?
— Память обманчива, — повторил пан Андрей.
И они вошли в другую комнату. Через несколько минут пан Тизенгауз вернулся к королю.
— Весь бок подпален, — сказал он.
И когда вернулся Кмициц, король встал, обнял его за голову и сказал:
— Мы никогда не сомневались, что ты говоришь правду, и заслуги твои, как и муки, не останутся без награды.
— Мы должники твои, — прибавила королева, протягивая ему руку.
Пан Андрей опустился на одно колено и благоговейно поцеловал руку королевы, которая погладила его, как мать, по голове.
— А на пана канцлера ты не сердись, — снова проговорил король. — Правду говоря, немало здесь было изменников или хвастунов, а канцлер обязан всегда и во всем доискиваться правды.
— Что может значить гнев такого мальчишки, как я, для великого человека, — ответил пан Андрей. — Я не посмел бы даже сердиться на человека, который всем подает пример верности и любви к отчизне.
Канцлер дружелюбно улыбнулся и протянул ему руку.
— Ну, значит, мир! Вы тоже укололи меня, когда говорили насчет воска, но знайте и то, что Корыцинские печати ставили не только воском, но и кровью…
Король совсем развеселился.
— Нравится нам этот Бабинич! — сказал он сенаторам. — Так он нам по сердцу пришелся, как никто. Мы тебя от нас не отпустим и, даст Бог, вместе вернемся в милую отчизну!
— Всемилостивейший государь! — взволнованно воскликнул Кмициц. — Хотя я сидел взаперти в монастыре, но я знаю от шляхты, от войска, даже от тех, что служили под командой Зброжека и Куклиновского и монастырь осаждали, что все ждут не дождутся твоего возвращения. Покажись только, великий государь, и в тот же день вся Литва, Корона и Русь, как один человек, встанут тебе на защиту. Войска гетманов просто не дождутся дня, когда им можно будет ударить на шведов. Знаю я и то, что под Ченстохов приезжали депутаты от гетманских войск, чтобы уговорить Зброжека, Калинского и Куклиновского ударить на шведов. Ты только покажись, государь, на границе польской земли, и через месяц в Речи Посполитой не будет ни одного шведа, ты только покажись, ибо мы как овцы без пастыря.
Глаза Кмицица горели, когда он говорил, и такое волнение охватило его, что он опустился на колени посредине залы. Волнение его передалось и королеве, женщине неустрашимого мужества, которая давно уговаривала короля вернуться в страну.
И, обратившись к Яну Казимиру, она сказала с силой и решительностью:
— Голос всего народа я слышу в словах этого шляхтича.
— Да, да! Государыня… мать наша… — воскликнул Кмициц.
Но канцлера Корыцинского и короля поразили некоторые слова Кмицица.
— Мы, конечно, — сказал король, — готовы пожертвовать здоровьем и жизнью нашей, мы только ждали, пока подданные наши исправятся.
— Они уже исправились, — сказала Мария-Людвика.
— Все это очень важные известия, — сказал архиепископ Лещинский, — значит, действительно под Ченстохов приходили депутации от гетманских войск.
— Я знаю это от моих людей, тех же Кемличей, — ответил пан Андрей. — У Зброжека и Калинского все говорили об этом вслух, не обращая никакого внимания на Мюллера и шведов. Кемличи эти взаперти не сидели и сносились со шляхтой и солдатами. Я мог бы их привести пред лицо короля, чтобы они сами рассказали, какое брожение поднялось в стране. Гетманы только из необходимости соединились со шведами, ибо их войска злой дух попутал, а теперь те же войска хотят вернуться к своему долгу. Шведы избивают шляхту и духовенство, грабят, издеваются над прежней свободой, потому и не странно, что все только кулаки сжимают и хватаются за сабли.
— Были и у нас известия от войск, — сказал король, — были и здесь тайные гонцы, которые сообщали нам, что все в стране хотят вернуться на путь верности прежнему государю.
— И все это совпадает с тем, что говорит этот кавалер, — сказал канцлер. — А если депутации отправляются к отдельным полкам, то это очень важно, ибо это значит, что плод уже созрел, что наши старания не пропали даром и что время уже пришло…
— А Конецпольский, — спросил король, — и многие другие, которые до сих пор еще стоят на стороне шведов и клянутся им в своей верности?
Все замолчали, лицо короля подернулось вдруг тенью, и он продолжал:
— Бог видит сердце наше: мы готовы хоть сегодня выступить, и не шведское могущество удерживает
