— Он хотел опозорить вас в глазах поляков, а иностранцы вас не знают.
— А со мной что должны были сделать?
— Я должен был вас развязать. Но если бы вы пытались освободить Сороку, я должен был вас доставить к князю, и там вас ждала казнь.
— И Саковичем хотел пожертвовать! — проворчал Кмициц.
Тем временем в Янове князь Богуслав, измученный лихорадкой и дневными тревогами, лег спать. Но глубокий его сон был прерван шумом и стуком в дверь.
— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! — кричало несколько голосов.
— Спят! Не будить! — говорили пажи.
Но князь уже сидел на постели и крикнул:
— Огня!
Принесли свечи; в эту минуту вошел дежурный офицер.
— Ваше сиятельство, — сказал он, — посол Сапеги взбунтовал полк Гловбича и увел его с собою!
Настало минутное молчание.
— Бить в литавры и барабаны, — крикнул Богуслав, — и приказать войску строиться!
Офицер вышел, и князь снова остался один.
— Это страшный человек, — сказал он про себя и почувствовал новый приступ лихорадки.
XXXIX
Легко себе представить, каково было удивление Сапеги, когда Кмициц не только возвратился сам, но и привел с собой несколько десятков всадников и своего старого слугу. Кмициц должен был по нескольку раз рассказывать гетману и Оскерке, что произошло в Янове, а они с изумлением слушали его, всплескивая руками.
— Заметьте, — сказал гетман, — что если кто-нибудь пересолит в мести, у того месть вылетит, как птица, из рук. Князь Богуслав хотел сделать поляков свидетелями твоего позора и мучений, чтобы еще больше унизить тебя, и пересолил. Ты не очень гордись этим, такова воля Божья, но и то тебе скажу: «Ты сущий дьявол!» Князь поступил дурно, унизив тебя…
— Я его не унижу… и в мести, даст Бог, не пересолю, — сказал Кмициц.
— Забудь совсем о мести и прости, как прощал Христос! Он был Богом и мог бы одним словом своим уничтожить евреев, — проговорил гетман.
Кмициц ничего не ответил, да и не было времени разговаривать. Несмотря на страшное утомление, рыцарь решил в эту же ночь ехать к своим татарам, которые стояли за Яновом в лесах и на дорогах, в тылу войск Радзивилла. Впрочем, в те времена люди прекрасно спали и в седлах. Пан Андрей приказал оседлать себе свежую лошадь, думая хорошенько проспаться в дороге.
Перед самым отъездом к нему явился Сорока.
— Ваша милость, — сказал он, вытянувшись в струнку.
— Что скажешь, старик? — спросил Кмициц.
— Я пришел спросить, когда мне ехать?
— Куда?
— В Тауроги.
— Ты поедешь не в Тауроги, а со мной! — ответил он.
— Слушаюсь! — сказал вахмистр, стараясь не показывать своей радости.
Они поехали вместе. Дорога была длинная, так как приходилось делать крюк лесами, чтобы не наткнуться на отряды Богуслава, но оба они отлично выспались на седлах и без всяких приключений доехали до татар.
Акбах-Улан сейчас же явился к Бабиничу и дал ему отчет во всех своих действиях.
Пан Андрей остался ими доволен: мосты были сожжены, гати попорчены. Кроме того, весенний разлив превратил поля, луга и дороги в вязкое болото.
Богуславу ничего не оставалось, как принять сражение — победить или погибнуть. Об отступлении нечего было и думать.
— Хорошо, — сказал Кмициц. — Хотя у князя хорошая конница, но тяжелая. На таком болоте она никуда не годится.
Потом он обратился к Акбах-Улану.
— Однако ты похудел, — сказал он, ударяя татарина по животу, — ничего, после сражения наполнишь брюхо княжескими червонцами.
— Бог создал врагов на то, чтобы воинам было с кого брать добычу, — серьезно ответил татарин.
— А конница Богуслава стоит против вас? — спросил Кмициц.
— Несколько человек. Вчера к ним пришел новый отряд пехоты, который уже окопался.
— А нельзя ли их как-нибудь выманить в поле?
— Не выходят.
— А обойти?
— Тоже нельзя, они стоят на самой дороге.
— Нужно что-нибудь придумать. — Кмициц провел рукой по волосам. — Вы пробовали подходить к ним? Далеко ли они выходят из окопов?
— Версты две, дальше не хотят.
— Надо что-нибудь придумать! — повторил Кмициц.
Но в эту ночь он ничего не придумал. Зато на следующее утро он подъехал с татарами к неприятельскому лагерю, между Суховолей и Яновом, и убедился, что Акбах-Улан преувеличивал, говоря, что пехота укрепилась. Все укрепление состояло только из маленьких шанцев, из-за которых можно было долго защищаться, особенно против татар, но в которых нельзя было и думать выдержать осаду.
«Будь у меня пехота, — подумал Кмициц, — я не задумываясь пошел бы на них».
Но о приводе туда пехоты нечего было и думать, так как, во-первых, у Сапеги ее было и так мало, а во-вторых, на это не было времени.
Кмициц подъехал к окопам так близко, что пехота Богуслава стала в него стрелять, но он не обращал на это внимания и продолжал разъезжать и осматривать позицию, а татары, хотя и не любили огня, волей- неволей, должны были следовать за ним. Вскоре на них ударила сбоку конница. Кмициц повернул, отъехал на три тысячи шагов, но затем снова вернулся обратно. Вместо того чтобы ехать в Суховолю, повернул на запад и к полудню подъехал к Каменке.
Болотистая речка широко разлилась, так как весна была обильна водами. Кмициц взглянул на эту реку и бросил в нее несколько веточек, чтобы узнать быстроту течения, а затем сказал Акбах-Улану:
— Мы их объедем сбоку и ударим с тыла.
— Против течения лошади не поплывут.
— Течение слабое! Поплывут! Вода почти стоячая!
— Лошади окоченеют, да и люди не выдержат! Холодно еще!
— Люди поплывут за хвостами. Так вы всегда делаете.
— Люди окоченеют.
— Согреются у огня!
Прежде чем стало темнеть, Кмициц приказал нарезать лозы, вязанки сухого тростника и, связав их пучками, привязать к бокам лошадей.
В сумерки около восьмисот лошадей поплыли по течению, Кмициц плыл впереди всех, но вскоре заметил, что лошади подвигаются так медленно, что до неприятельских окопов придется плыть, по крайней мере, дня два.
Кмициц приказал переправляться на другой берег.
Это было опасное предприятие. Противоположный берег был крутой и топкий; лошади вязли по
