Прошло полчаса, час. За окном слышался топот лошадей и мерные шаги солдат, а он все сидел как истукан. Вдруг дверь открылась, и в комнату вошел офицер, старый знакомый Кмицица по Биржам, в сопровождении восьми солдат, из которых четыре были с мушкетами, а четыре при саблях.
— Мосци-пан полковник, встаньте! — вежливо сказал офицер. Кмициц посмотрел на него блуждающими глазами.
— Гловбич! — воскликнул он, узнав офицера.
— Мне приказано, — сказал Гловбич, — связать вам руки и вывести за Янов. Вас свяжут только на время, затем вы будете снова свободны. А потому прошу не сопротивляться.
— Вяжите, — ответил Кмициц.
И беспрекословно позволил себя связать. Но ноги ему не связали. Офицер вывел его из комнаты и повел его через Янов. По дороге к ним присоединилось несколько человек конной стражи. Кмициц слышал, что они говорили по-польски; все поляки, служившие еще у Радзивилла, знали имя Кмицица и поэтому теперь страшно интересовались тем, что с ним будет. Отряд миновал березняк и очутился в поле, где их ждал отряд легкой кавалерии Богуслава.
Солдаты окружили пустое пространство, в середине которого стояли два пехотинца, державшие лошадей, и несколько человек с факелами…
При их свете Кмициц заметил свежий, только что отесанный кол, лежащий на земле и прикрепленный одним концом к толстому пню дерева. Дрожь пробежала по его телу.
«Это для меня, — подумал он. — Должно быть, они лошадьми натянут меня на кол. Богуслав пожертвовал Саковичем».
Но он ошибался, так как кол был назначен для Сороки.
При трепетном блеске факелов пан Андрей увидел и самого Сороку; старый солдат сидел возле самого кола, без шапки, со связанными руками, под конвоем четырех солдат. Какой-то человек, одетый в полушубок без рукавов, подавал Сороке в эту минуту флягу с водкой. Он с жадностью выпил и сплюнул в сторону. Но в это время Кмицица поставили в первом ряду, между двумя драгунами, и взгляд Сороки невольно упал на него. Солдат мигом вскочил и вытянулся в струнку, как на параде.
С минуту оба они смотрели друг на друга. Лицо Сороки было совершенно спокойно, он только шевелил челюстями, точно жевал.
— Сорока! — простонал наконец Кмициц.
— Слушаюсь, — ответил солдат.
И опять оба умолкли. Да и о чем они могли говорить в такую минуту. Палач, подававший Сороке водку, приблизился к нему.
— Ну, старик, — сказал он, — пора!
— Только прямо насаживайте, — проговорил Сорока.
— Не бойся!
Сорока не боялся, но, когда почувствовал на себе руку палача, он начал тяжело дышать.
— Водки еще! — сказал он.
— Нет! — ответил палач.
В это время один из солдат вышел из шеренги и подал свою флягу.
— Есть… Дайте ему, — сказал он.
— Стройся! — скомандовал Гловбич.
Однако палач приложил флягу ко рту Сороки. Выпив водки, старик глубоко вздохнул и сказал:
— Вот солдатская доля… За тридцать лет службы! Ну, пора, начинайте.
К нему подошел другой палач и начал его раздевать.
Наступила мертвая тишина. Факелы дрожали в руках державших их людей. Всем стало страшно.
Вдруг в рядах солдат послышался ропот и становился все громче: солдат — не палач, хоть он сам убивает людей, но зрелища смерти не любит.
— Молчать! — крикнул Гловбич.
Но ропот превратился в громкое негодование. Послышались отдельные восклицания: «Черти!», «Чтоб вас громом разразило!», «Поганая служба!». И вдруг Кмициц крикнул так, словно его самого сажали на кол:
— Стой!
Палачи невольно остановились. Глаза всех устремились на Кмицица.
— Солдаты! — крикнул пан Андрей. — Князь Богуслав изменник королю и Речи Посполитой. Вы уже окружены и завтра все будете перебиты. Вы служите изменнику против отчизны. Но кто бросит эту службу и оставит изменника, тот получит прощение от гетмана и от короля. Выбирайте! Смерть и позор или награда! Я заплачу вам жалованье по червонцу на каждого, по два червонца! Выбирайте! Не вам, молодцам- солдатам, служить изменнику. Да здравствует король! Да здравствует великий гетман литовский!
Ропот перешел в гул. Ряды расстроились.
— Да здравствует король!
— Довольно этой службы!
— Смерть изменнику!
— Смирно, смирно! — кричали другие.
— Завтра вы погибнете с позором! — повторял Кмициц.
— Татары в Суховоле!
— Князь изменник!
— Мы сражаемся против короля!
— Бей!
— К князю!
— Стой!
В суматохе кто-то саблей перерезал веревки, которыми были связаны руки Кмицица. Он в одно мгновение вскочил на одну из лошадей, которые должны были натягивать на кол Сороку, и крикнул с лошади:
— За мной, к гетману!
— Иду! — воскликнул Гловбич. — Да здравствует король!
— Да здравствует! — повторили пятьдесят голосов, и пятьдесят сабель сверкнули в воздухе.
— На лошадь, Сорока, — скомандовал Кмициц.
Нашлись такие, которые хотели сопротивляться, но при виде обнаженных сабель умолкли. Один все- таки повернул лошадь и скрылся из вида. Факелы потухли, и все потонуло во мраке.
— За мной! — повторил Кмициц.
И толпа людей в беспорядке двинулась с места, затем, вытянувшись длинной лентой, помчалась по направлению к Соколке.
Проехав две или три версты, отряд поравнялся с пехотной стражей, находившейся в роще по левую сторону.
— Кто идет? — окликнула стража.
— Гловбич с отрядом.
— Пароль?
— Трубы!
— Проходи!
Они проехали не спеша, а затем пустились рысью.
— Сорока! — позвал Кмициц.
— Слушаюсь, — отозвался вахмистр рядом.
Кмициц ничего не сказал, а только положил руку на голову старому вахмистру, словно желая убедиться, действительно ли это он едет рядом с ним. Солдат молча прижал к губам эту руку. Рядом раздался голос Гловбича:
— Ваша милость, я давно собирался сделать то, что делаю сейчас.
— И не раскаетесь!
— Всю жизнь я буду вам благодарен.
— Слушайте, Гловбич, почему князь выслал меня с вами, а не с иностранным полком?
