— Вы представить себе не можете, мосци-князь, до чего она ненавидит шведов, да и всех врагов Речи Посполитой. Если бы она заподозрила кого-нибудь хоть в малейшей измене, то сейчас же почувствовала бы к нему непреодолимое отвращение, будь это даже не человек, а ангел… Ваше сиятельство, простите старику, который по летам годился бы вам в отцы, если бы не его скромное звание: бросьте шведов!.. Ведь они терзают нашу отчизну хуже татар. Лучше двиньте вы против этих нехристей свое войско, тогда не только я, но и она сама пойдет с вами на войну! Простите мне, ваше сиятельство, я высказал то, что думал.
Богуслав поборол себя и, помолчав немного, сказал:
— Мосци-пане мечник! Еще вчера вы могли предполагать, что я хочу вас провести, говоря, что я стою на стороне короля и отчизны, но сегодня это уже не годится! И вот, как родственнику, я вам повторяю и клянусь, что все, что я сказал о мире и его условиях, — истинная правда! Я бы и сам предпочел идти на войну, ибо она меня всегда привлекает, но я убедился, что не в этом спасение, и одна только любовь к отчизне заставила меня избрать другое средство… И могу сказать, что то, что я сделал, — неслыханная вещь! Проиграть войну и заключить такой мир, где победитель будет служить побежденному, — этого бы не постыдился и хитрейший из людей — Мазарини. Не одна панна Александра, но и я вместе с нею ненавижу врагов. Но что же делать? Как спасти отчизну? Один в поле не воин! И вот я подумал: надо спасти отчизну, хоть погибнуть и легче! А так как я политике учился у лучших дипломатов, так как я родственник курфюрста и так как шведы благодаря брату Янушу мне доверяют, то я и начал переговоры, а как они кончились и какую пользу они принесли Речи Посполитой, вы уже знаете! Концом этой войны явится освобождение вашей католической религии, костелов, духовенства, шляхетского сословия и крестьян от гонений, помощь шведов против русских и казаков, а может быть, и расширение границ… И за все это одна только уступка: Карл вступит на королевский престол после смерти Яна Казимира. Кто больше моего сделал для отчизны, пусть станет сюда!
— Да, правда… это увидел бы и слепой… Только шляхетское сословие будет недовольно уничтожением права свободного избрания.
— А что важнее, право избрания или отчизна?
— И то и другое одинаково важно, мосци-князь, ибо это главный фундамент Речи Посполитой. А что такое отчизна, если не собрание прав, привилегий и свобод шляхетского сословия? Государя можно иметь, находясь и под чужим владычеством!
Гнев и скука промелькнули на лице Богуслава.
— Карл, — сказал он, — подпишет хартию вольностей, как это делалось и раньше; а после его смерти мы изберем, кого пожелаем, хотя бы даже того Радзивилла, который родится от Биллевич.
Мечник стоял с минуту, точно ослепленный этой мыслью, затем поднял руку вверх и воскликнул с воодушевлением:
— Согласен!
— И я так думаю, что вы согласны, если бы даже трон перешел к нам в наследственное владение, — сказал со злой усмешкой князь. — Все вы таковы! Теперь, чтобы осуществить переговоры, нужно только… Вы понимаете, дядюшка?
— Нужно, непременно нужно! — повторил с глубоким убеждением мечник.
— А знаете, почему они могут осуществиться?.. Так как Карлу приятно мое посредничество, у Карла одна сестра замужем за де ла Гарди, а другую, княжну бипонскую, ему хочется выдать за меня, чтобы породниться с нашим домом и иметь сторонников на Литве. Вот откуда его благосклонность ко мне, в которой его поддерживает и дядя мой, курфюрст.
— Как же это? — с беспокойством спросил мечник.
— Мосци-мечник, я не променяю вашу голубку ни на каких бипонских княжон со всеми их княжествами. Но мне нельзя раздражать эту шведскую скотину, а потому я делаю вид, что согласен на их условия. Но пусть только они подпишут трактат, тогда мы посмотрим!
— Ба, так они, пожалуй, не подпишут, узнав, что вы женились!
— Мосци-мечник, — серьезно сказал князь, — вы подозревали меня в неверности отечеству… Но я, как честный гражданин, задаю вам вопрос: имею ли я право жертвовать благом Речи Посполитой ради личных интересов?
Пан Томаш слушал.
— Что же будет?
— Подумайте сами, что должно быть.
— Боже мой, я вижу только, что свадьбу придется отложить, а недаром пословица говорит: «Что отложишь, то и убежит».
— Чувства мои не переменятся, потому что я полюбил на всю жизнь, а надо вам знать, что в верности со мной не сравнится даже терпеливая Пенелопа.
Мечник испугался еще больше, так как он, как и все, был совершенно другого мнения о княжеской верности. А князь, как нарочно, еще прибавил:
— Но вы правы, что никто не может быть уверен в завтрашнем дне: я могу заболеть, даже, может быть, тяжко; вчера со мной был такой припадок, что Сакович едва меня отходил; я могу умереть, погибнуть в походе против Сапеги.
— Ради бога, придумайте что-нибудь, мосци-князь!
— Что мне придумать? — с грустью ответил князь. — Я бы сам был рад, если бы все поскорее кончилось!
— Ох, если бы кончилось… Обвенчаться, а потом будь что будет…
— Клянусь богом! — воскликнул Богуслав, вскочив с места. — Да с таким умом вам бы надо быть литовским канцлером! Другой в три дня не придумал бы того, что вам сразу пришло в голову. Да, да, обвенчаться и сидеть себе тихо! Вот это умно! Через два дня мне необходимо идти против Сапеги. Мы сделаем потайной вход в ее спальню, а потом в путь! Два или три человека будут посвящены в нашу тайну, они и будут формальными свидетелями венчания. Напишем брачный договор, обусловим приданое, к которому я еще прибавлю от себя, и до поры до времени — молчок. О, благодетель вы мой, сердечное вам спасибо! Придите же в мои объятия, а потом — к моей красавице. Я буду ждать ответа, как на угольях. А пока я пошлю Саковича за священником. До свидания, будущий дедушка Радзивилла!..
Сказав это, князь выпустил изумленного мечника из своих объятий и выбежал из комнаты.
— Боже мой, — воскликнул, опомнившись, мечник, — я дал такой совет, который сделал бы честь самому Соломону, но лучше бы его не давать! Тайна — тайной… И как тут ни ломай себе голову, хоть бейся лбом об стену, а ничего другого не придумаешь… Чтоб они перемерзли, эти шведы!.. Если бы не эти переговоры, венчание можно было бы устроить со всеми церемониями — вся Жмудь съехалась бы на свадьбу. А тут — мужу придется к собственной жене в валенках ходить, чтобы не наделать шуму… Тьфу, черт возьми! Сицинские еще не скоро от зависти лопнут, хоть, Бог даст, им этого не миновать!
С этими словами он отправился к Ол
— Плясал передо мной шляхтич на задних лапах, как медведь, — говорил он Саковичу. — Но и измучил же он меня! Уф!.. Но я его обнял за это так, что у него все ребра затрещали. И тряс его так, что боялся, как бы у него сапоги с ног не слетели вместе с портянками. А чуть было скажу ему: «Дядюшка!» — у него глаза на лоб лезут, точно он целым окороком подавился! Тьфу! Подожди! Уж я сделаю тебя дядюшкой, да только таких дядюшек у меня как собак нерезаных… Сакович, я уже вижу, как она ждет меня в своей комнате, закрыв глазки и скрестив ручки… Подожди, уж я расцелую твои глазки! Сакович, я дарю тебе Пруды за Ошмянами! Когда Пляска приедет?
— К вечеру! Благодарю вас, ваше сиятельство!
— Пустое! К вечеру? Значит, с минуты на минуту… Хорошо бы повенчаться еще сегодня в полночь… Приготовил ты брачную запись?
— Приготовил. Я так расщедрился от имени вашего сиятельства, что записал на ее имя Биржи… Мечник будет выть, как пес, когда у него это отнимут.
— Посидит в подземелье и успокоится!
— Даже и этого не надо! Когда окажется, что брак недействителен, тогда все будет недействительно. Разве я не правду говорил вашему сиятельству, что они согласятся?