минуты времени, я бы мог теперь поклясться, что мой родственник — покойник. Ты всегда был остроумен, и за это я тебя полюбил, но в последнее время от твоего остроумия не осталось и следа.
— А у тебя всегда остроумие было в ногах, и потому ты так улепетывал от Сапеги, что я разлюбил тебя и готов сам уйти к Сапеге.
— На виселицу?
— Но не на ту, которая приготовлена для Радзивилла!
— Довольно!
— Слушаюсь, ваше сиятельство.
— Надо расстрелять нескольких рейтар-крикунов и ввести дисциплину.
— Я велел сегодня утром повесить шестерых.
— Отлично! Слушай! Хочешь ли ты остаться с гарнизоном в Таурогах? Мне надо оставить здесь кого- нибудь.
— Хочу и прошу об этом. Тут никто лучше меня не справится. Солдаты боятся меня как огня, потому что знают, что со мной шутки плохи. Уж хотя бы ради сношений с Левенгауптом здесь надо оставить кого- нибудь почище Петерсона.
— А ты справишься с мятежниками?
— Можете быть уверены, ваше сиятельство, что в этом году жмудские сосны дадут более тяжелые плоды, чем обыкновенные шишки. Из крестьян я наберу и по-своему обучу два полка пехоты. Буду присматривать за поместьями, и, если мятежники нападут на них, я сейчас же заподозрю какого-нибудь шляхтича и выжму из него все до гроша. Но для начала мне нужно столько денег, чтобы я мог заплатить жалованье и обмундировать пехоту.
— Я дам, сколько смогу. Оставлю.
— Из приданого?
— Как это?
— То есть из денег Биллевича, которые вы отсчитали себе заранее.
— Если бы тебе удалось как-нибудь половчее свернуть шею этому мечнику, было бы прекрасно. Легко сказать, а ведь у него в руках моя расписка!
— Постараюсь. Но дело в том, не отослал ли он куда-нибудь эту расписку или не запрятала ли ее девка за рубашку. Вашему сиятельству не угодно удостовериться?
— Будет и это, но теперь мне надо ехать, да и проклятая лихорадка отняла у меня все силы.
— Позавидуйте мне, ваше сиятельство, что я остаюсь в Таурогах.
— Ты что-то уж очень охотно остаешься. Только… Может быть, ты… Я тебя велю крюками разорвать! Чего это ты так добиваешься остаться здесь?
— Хочу жениться.
— На ком?
— На панне Божобогатой-Красенской.
— Это хорошая мысль! Это превосходная мысль! — воскликнул князь, помолчав. — Мне говорили о каком-то наследстве.
— Да, после пана Лонгина Подбипенты. Вы знаете, ваше сиятельство, это богатый род, а его имения разбросаны в нескольких поветах. Правда, некоторые из них захвачены какой-то их девятой водой на киселе, а в других стоят московские войска. Будут тяжбы, споры, драки и наезды, но я сумею все отстоять и не уступлю никому ни пяди земли. Да и девка очень мне понравилась! Красавица! Я сейчас же заметил, когда мы ее захватили, что она притворялась напуганной, а сама в меня глазками стреляла. Когда останусь здесь, так амуры начнутся сами собой, от нечего делать.
— Одно говорю тебе. Жениться я тебе разрешаю, но помни: насчет чего другого — ни-ни!.. Понимаешь? Эта девушка — воспитанница Вишневецких, наперсница самой княгини Гризельды, а я не желаю оскорблять ни княгиню, ни пана старосту калуского.
— Нечего предостерегать, — ответил Сакович, — раз я хочу жениться по-настоящему, то и руки буду по-настоящему добиваться.
— Хорошо бы, если бы она оставила тебя с носом!
— Я знаю одного человека, которого уже оставили с носом, хотя он и князь… Но думаю, что со мной этого не случится. Я сужу по этой стрельбе глазенками!
— Не попрекай того, кого оставили с носом, как бы он тебя с рогами не оставил! Женись, Ян, женись, я буду у тебя шафером!
И без того страшное лицо Саковича исказилось от бешенства и гнева. Глаза его точно подернулись мглой, но он скоро опомнился и, обращая слова князя в шутку, ответил:
— Бедняжка! По лестнице подняться не может без посторонней помощи, а туда же — грозится! У тебя тут твоя Биллевич! Иди, дохлятина, иди! Будешь еще нянчить ребят Бабиничевых.
— Чтоб у тебя язык отсох, чертов сын! Над болезнью смеешься?! От которой я чуть не умер? Чтоб и тебя так околдовали!
— Какое там колдовство! Иной раз как посмотришь, как все просто на свете, так поневоле подумаешь, что чары — глупость!
— Сам ты глуп! Молчи! Не накликай беды. Ты мне все противнее становишься!
— Как бы я не оказался последним поляком, который был верен вашему сиятельству, ибо за мою верность мне платят черной неблагодарностью. Лучше поеду к себе домой и буду там сидеть спокойно и ждать конца войны.
— Ну перестань! Ты ведь знаешь, что я тебя люблю!
— Трудновато мне это понять! И какой только черт привил мне эту любовь к вашему сиятельству? Если и есть чары, то они именно здесь.
Сакович говорил правду: он действительно любил Богуслава. Князь знал это и платил ему если не привязанностью, то благодарностью, которую питают тщеславные люди к тем, кто их обожает.
Он охотно разрешил Саковичу осуществить его планы и даже обещал ему помочь.
Около полудня, когда он почувствовал себя несколько лучше, он оделся и пошел к Анусе.
— Я прихожу к вам, как старый знакомый, узнать о вашем здоровье, ваць-панна, и спросить, довольны ли вы своим пребыванием в Таурогах?
— Кто в плену, тот всем должен довольствоваться, — ответила со вздохом Ануся.
Князь рассмеялся:
— Вы не в плену. Правда, вас захватили вместе с отрядом Сапеги, и я велел вас отвезти сюда, но только ради вашей же безопасности. Волос не спадет здесь с вашей головы. Знайте и то, ваць-панна, что я глубоко уважаю княгиню Гризельду, которой вы так близки. И Вишневенские и Замойский мои родственники. Вы найдете здесь и свободу и покровительство, а я прихожу к вам, как настоящий друг, и говорю вам: если вам угодно ехать, то поезжайте хоть сейчас, я дам вам конвой, хотя у меня у самого мало солдат. Насколько я слышал, вас отправили из Замостья для того, чтобы вы вступили во владение вашим наследством. Но знайте, что теперь не время думать о наследствах. Да и в мирное время протекция пана Сапеги вам не пригодится: он только в Витебском воеводстве может что-нибудь сделать, но не здесь. Впрочем, он сам стал бы вести это дело через комиссаров… Вам нужен человек преданный и ловкий, который пользовался бы почетом и уважением в стране. Такой уж, наверно, не попадется впросак.
— Где мне, сироте, найти такого опекуна?! — воскликнула Ануся.
— Именно в Таурогах!
— Неужели вы сами, ваше сиятельство?..
Тут Ануся сложила руки и так трогательно посмотрела Богуславу в глаза, что, если бы князь не был до такой степени измучен и расстроен, он, наверно, не стал бы так ревностно блюсти интересы Саковича; но теперь ему было не до ухаживания, и он ответил:
— Если бы я только мог, я никому не поручил бы этого приятного дела, но мне необходимо ехать. Комендантом Таурог останется пан староста ошмянский, Сакович, славный кавалер и такой ловкий человек, что другого такого не найти во всей Литве. И вот, повторяю, останьтесь в Таурогах, потому что теперь всюду пошаливают разбойники и все дороги заняты мятежниками. Сакович о вас позаботится и защитит вас. Он посмотрит, что можно предпринять для получения этих имений; а уж если только он за это возьмется, то я могу поручиться, что никто лучше его не сумеет довести это дело до конца. Он мой друг, я его знаю и
