Он закрыл глаза, потом опять открыл их, пробормотал: «Замучили меня ребятишки» — и уснул…
Заглоба спал долго. Его разбудил прохладный ветерок и разговор двух мужчин, приближавшихся к липе. Один из них был пан Ян Скшетуский, збаражский герой, оставшийся дома лечиться от упорной лихорадки; второго пан Заглоба не знал, хотя он был очень похож на Яна.
— Позвольте вам, отец, представить моего двоюродного брата, — сказал Ян, — калишского ротмистра Станислава Скшетуского.
— Вы так похожи на Яна, — произнес Заглоба, протирая глаза, — что где бы я вас ни встретил, непременно бы сказал: «Скшетуский». Вы — дорогой гость.
— Мне очень приятно познакомиться с ваць-паном, — ответил Станислав, — ибо имя ваше повторяет с благоговением вся Речь Посполитая.
— Не хвастая, скажу: делал я что мог, пока чувствовал себя сильным. Я и теперь не отказался бы от войны, потому что привычка — вторая натура. Но скажите, Панове, чем вы оба так опечалены? Ян даже побледнел.
— Станислав привез ужасные вести, — ответил Ян. — Шведы вошли в Великопольшу и заняли ее целиком своими войсками.
Пан Заглоба так быстро вскочил со скамьи, точно у него с плеч свалилось сорок лет; потом широко раскрыл глаза и невольно стал ощупывать левый бок, словно искал саблю.
— Как?! — воскликнул он. — Неужели они в самом деле ее заняли?!
— Потому что воевода познанский и другие сами отдали ее в руки неприятеля под Устьем, — ответил Станислав.
— Ради бога… Что вы говорите?! Неужто они сдались?
— Не только сдались, но и подписали договор, в котором отреклись от короля и Речи Посполитой. Отныне там уже будет Швеция, а не Польша.
— Боже милосердный… Видно, уж конец света! Что я слышу… Мы еще вчера с Яном говорили об этом. Мы слышали, что они идут, но были уверены, что все кончится ничем, а в крайнем случае тем, что наш король откажется от шведского титула.
— А между тем началось с потери провинции, а кончится бог знает чем.
— Не говорите, ваць-пане, со мной удар сделается. Как же это? И вы были под Устьем? И вы видели это собственными глазами? Да ведь это была измена, страшная, не слыханная ни в одной истории…
— Да, я был и видел все собственными глазами, а была ли это измена — вы скажете, когда я вам расскажу все. Все мы вместе с ополчением стояли под Устьем, и было нас около пятнадцати тысяч. Правда, войска было мало, а вы, как человек сведущий, знаете лучше других, что ополченцы, в особенности великопольские, где шляхта совсем отвыкла от войны, не могут его заменить. И все же если бы нашелся настоящий вождь, можно было бы, по крайней мере, задержать неприятеля до тех пор, пока не подоспела бы помощь. Но только лишь показался Виттенберг, как уже начались переговоры. Потом приехал Радзейовский и своими доводами склонил всех сделать все то, о чем я уже говорил, то есть пойти на неслыханный позор.
— Как так? И никто не протестовал? Никто не назвал их изменниками? Все согласились на измену королю и отчизне?
— Гибнет добродетель, а с нею и Речь Посполитая… Почти все согласились. Я, двое Скорашевских, Цисвицкий и Клодзинский употребляли все усилия, чтобы воодушевить шляхту; мы бегали по лагерю от полка к полку и умоляли их не губить отчизны. Но это не помогло: большинство предпочло лучше ехать с ложками на пир к Виттенбергу, кто по домам, кто в Варшаву, уведомить обо всем короля, а я приехал к брату, надеясь, что, быть может, мы вместе пойдем против неприятеля. Какое счастье, что я вас застал дома.
— Так вы прямо из-под Устья?
— Да. Я ехал сюда почти без отдыха, одна лошадь даже пала от усталости. Шведы теперь, вероятно, в Познани и скоро наводнят всю страну.
Все умолкли. Ян сидел, закрыв лицо руками, Станислав вздыхал, Заглоба смотрел то на одного, то на другого.
— Это дурное предзнаменование, — сказал, наконец, Ян. — Прежде на десять побед приходилось одно несчастье, и мы удивляли весь мир своим мужеством! Теперь же кроме поражений случилась еще и измена, и не единичных лиц, а целых провинций. Боже, смилуйся над отчизной!
— Боже… Много я видел на свете, но и то ушам своим не верю, — сказал Заглоба.
— Ну а ты, как решил? — спросил Станислав.
— Конечно, дома не останусь, хотя меня еще трясет лихорадка. Жену и детей нужно будет услать куда-нибудь в безопасное место. Мой родственник, королевский ловчий, пан Стабровский, живет в Беловеже. Если даже вся Речь Посполитая будет в руках шведов, то все-таки они туда не доберутся. Завтра же я отошлю жену и детей.
— Эта предосторожность не будет излишней, — ответил Станислав. — Правда, что отсюда до Великопольши далеко, но кто может поручиться, что пламя войны не охватит и наших краев.
— Нужно будет дать знать шляхте, — сказал Ян, — чтобы она позаботилась о защите, здесь никто еще ни о чем не знает.
Затем он обратился к Заглобе:
— Ну а вы, отец, пойдете с нами или останетесь с Еленой?
— Я? — сказал Заглоба. — Пойду ли? Если бы мои ноги вросли в землю, то я бы и тогда постарался их вырвать. Мне так хочется снова попробовать шведского мяса, как волку — баранины. Черти! Нехристи! Должно быть, их блохи одолели, вот ноги и чешутся, не сидится им на месте, лезут в чужие края. Знаю я их хорошо, собачьих детей. Я воевал против них с Конецпольским, и если хотите знать, кто взял в плен Густава-Адольфа, — спросите хоть покойного пана Конецпольского, я больше ничего не скажу. Знаю я их, но и они меня знают. Не иначе как узнали, шельмы, что Заглоба состарился… Погодите, вы еще его увидите! Господи милосердный, зачем ты так разгородил эту несчастную Речь Посполитую, что все соседние свиньи в нее лезут; вот и теперь три лучшие провинции изрыли. Вот что. А кто этому виной, как не изменники?! Не знала зараза, кого брать, и честных людей забрала, а изменников оставила. Пошли ее, Боже, на воеводу познанского и воеводу калишского, а прежде всего на Радзейовского со всей его семьей. А если хочешь население ада увеличить, то пошли туда всех, кто под Устьем подписал капитуляцию. Состарился Заглоба? Вы увидите, как состарился. Ян, решай скорее, что нам делать, а то мне уж на коня хочется.
— Конечно, нужно решить. На Украину к гетманам трудно пробраться, неприятель отрезал их от Речи Посполитой; остается свободной только дорога в Крым. Счастье, что татары на нашей стороне. По-моему, лучше всего нам ехать в Варшаву, защищать нашего дорогого государя.
— Как бы нам только не опоздать, — ответил Станислав. — Его величество теперь наспех собирает полки против неприятеля и, может, уже выступил против него.
— И это может быть.
— Значит, едем в Варшаву, только поскорее, — сказал Заглоба. — Послушайте, панове. Хотя наши имена и страшны для неприятеля, но втроем мы сделаем не много, и я посоветовал бы кликнуть охотников и собрать хоть небольшой отряд в подмогу королю. Я думаю, что их легко будет уговорить, так как им все равно придется идти в ополчение. С большей силой можно больше и сделать, да и нас примут с распростертыми объятиями.
— Не удивляйтесь моим словам, — сказал Станислав, — но после того, что я видел, я питаю такое отвращение к ополченцам, что предпочитаю идти лучше один, чем с толпой людей, несведущих в военном деле.
— Вы не знаете здешней шляхты. Здесь вы ни одного человека не найдете, который бы не служил в военной службе. Все они прекрасные и опытные солдаты.
— Разве что так.
— Да как же может быть иначе? Но погодите. Ян уже знает, что если моя голова начнет работать, то что-нибудь придумает. Поэтому я жил в такой дружбе с русским воеводой, князем Еремией. Ян может подтвердить, сколько раз этот первый в мире воин слушался моих советов и никогда об этом не жалел.
— Говорите скорее, отец, что вы хотели, а то время дорого, — сказал Ян.
— Что я хотел сказать? А вот что: я хотел сказать, что не тот защищает отчизну и короля, кто
