но она от этого не пострадает, а лишь переменит правителя. Вместо неудачника Яна Казимира у ней королем будет великий и счастливый воин. Я вижу уже все войны оконченными и всех неприятелей разбитыми.
— Вы правы, ваше сиятельство! — ответил Щанецкий. — То же самое говорили Радзейовский и Опалинский под Устьем!.. Итак, возрадуемся, Панове! На погибель Яну Казимиру!
Сказав это, Щанецкий с шумом оттолкнул стул и вышел из комнаты.
— Вин самых лучших, — крикнул князь, — какие только есть в погребах! Маршал побежал исполнять его приказания. В зале поднялся шум. Когда первое впечатление прошло, шляхта начала обсуждать полученные новости.
Вдруг в залу вкатили бочки с вином и начали их вскрывать. Настроение поднялось и становилось все лучше.
Все чаще слышались слова: «Свершилось!», «Может, и к лучшему!», «Нужно с этим мириться!», «Князь-гетман не даст нас в обиду!», «Нам лучше, чем другим…», «Да здравствует Януш Радзивилл, наш воевода, гетман и князь!»
— Великий князь литовский! — снова воскликнул Южиц.
Но на этот раз этот возглас не сопровождался ни молчанием, ни смехом, — напротив, несколько десятков хриплых голосов закричали изо всей мочи:
— Мы от всего сердца этого желаем! Пусть он царствует над нами! Магнат встал с багрово-красным лицом.
— Благодарю вас, братья, — спокойно ответил он. В зале стало невыносимо душно.
Панна Александра нагнулась к мечнику и сказала:
— Мне дурно, пойдем отсюда!
Лицо ее было бледно, на лбу выступили капли пота. Но мечник искоса поглядывал на гетмана, боясь, как бы его уход не вызвал его гнева. В поле он был храбрый солдат, но гетмана боялся как огня. К довершению же всего князь в эту минуту сказал:
— Враг мой тот, кто не выпьет со мной до дна всех тостов, — я сегодня весел!
— Слышишь? — сказал мечник.
— Но я не могу, мне дурно, дядя! — сказала умоляющим голосом Ол
— Так уходи одна, — отвечал мечник.
Панна встала, стараясь пройти незамеченной, но вдруг почувствовала сильную слабость и схватилась за спинку стула. В эту минуту ее поддержали чьи-то сильные руки.
— Я провожу вас, ваць-панна! — сказал пан Андрей.
И, не дожидаясь разрешения, он обнял ее стан; но не успели они дойти до дверей, как она упала без чувств к нему на руки. Он взял ее на руки, как ребенка, и вынес из залы.
XXIII
В тот же вечер, после бала, пан Андрей во что бы то ни стало хотел видеться с князем, но ему ответили, что князь занят разговором с Суханцем. Он пришел на следующее утро и был тотчас принят.
— Я к вашему сиятельству с просьбой, — сказал он.
— В чем дело?
— Я не могу здесь дольше оставаться. Каждый день приносит мне все новые страдания. Мне здесь нечего делать. Выдумайте для меня какое-нибудь поручение; отправьте, куда хотите. Я слышал, что вы отправляете войска против Золотаренки; отправьте меня с ними.
— Золотаренко рад бы пощипать нас, да это ему не удастся, ибо мы под протекторатом шведов, а без шведов мы на него идти не можем… Граф Магнус слишком медлит, и я знаю почему. Он не доверяет мне. А разве тебе уж так плохо в Кейданах?
— Вы милостивы ко мне, ваше сиятельство, но все-таки мне так плохо, что я и сказать не сумею. Правду говоря, я думал, что все будет иначе. Я думал, что мы будем драться, жить постоянно в огне и в дыму, день и ночь на седле. Для такой жизни меня Бог и создал. А тут — сиди и слушай диспуты, сиди сложа руки или бей своих… Я больше не могу. Лучше уж смерть!
— Я знаю причину этого отчаяния. Все это любовь, и больше ничего. Состаришься, так сам будешь смеяться над этими муками! Видел я вчера, как вы косились друг на друга.
— Что мне она и что я ей! Между нами все кончено!
— А что это, она вчера заболела?
— Да.
Князь помолчал.
— Я уж говорил тебе и еще раз повторяю, — сказал он, — бери ее, если хочешь, волей или неволей. Я велю вас обвенчать. Поплачет немножко, покричит, но это ничего. После венца возьмешь ее к себе, и если она на другой день будет плакать, то ты…
— Я прошу ваше сиятельство дать мне какое-нибудь поручение, а не венчать меня! — резко ответил Кмициц.
— Значит, ты ее не хочешь?
— Не хочу! Ни я ее, ни она меня. Пусть сердце у меня разорвется от боли, но не стану ее ни о чем просить. Я хотел бы уехать как можно дальше, чтобы обо всем забыть, иначе я с ума сойду! Здесь у меня нет никакого дела, а безделье хуже всего! Вспомните, мосци-князь, как вам вчера было тяжело, пока не пришли хорошие известия. Так и со мной. Что мне делать? Схватиться за голову и держать ее, чтобы она не лопнула от горьких мыслей? Чего мне сидеть? Бог знает, что это за время, что за война, которой я до сих пор не могу понять… И от этого мне еще тяжелей. Клянусь Богом, если вы, ваше сиятельство, меня куда- нибудь не отправите, то я сбегу, соберу ватагу и буду бить…
— Кого? — спросил князь.
— Кого? Пойду под Вильну и буду там щипать, как щипал Хованского. Дайте мне мой полк, тогда и война начнется.
— Твой полк нужен мне против внутреннего врага.
— Да ведь это же мука сидеть в Кейданах сложа руки или гоняться за Володыевским, которому я предпочел бы быть товарищем.
— У меня есть для тебя дело, — ответил князь. — Под Вильну я тебя не пущу и войска тебе не дам. Если же ты поступишь вопреки моей воле и, собрав ватагу, уйдешь, то знай, что не будешь больше состоять на моей службе.
— Но буду служить отчизне!
— Отчизне служит тот, кто служит мне! Я уже раз убедил тебя в этом. Припомни также, что ты дал мне клятву! Наконец, как волонтер, ты выйдешь из-под моего покровительства, а тогда тебя ожидает суд с его приговорами. Для своего же блага ты не должен этого делать.
— Что суд для меня теперь?
— За Ковной ничего, но здесь, где еще спокойно, он не перестал действовать. Ты можешь не явиться, но приговоры будут приведены в исполнение, когда все успокоится; а ляуданская шляхта позаботится, чтобы о тебе не забыли.
— Говоря по совести, ваше сиятельство, я подчинюсь им беспрекословно. Раньше я готов был вести войну со всей Речью Посполитой и придавал такое же значение приговорам, как покойный Лащ, который велел ими подшить свою шубу… Но теперь у меня на совести какой-то нарыв, а душевное беспокойство его только бередит!
— Не думай об этом! Я уже сказал тебе, что если ты хочешь отсюда уехать, то у меня есть для тебя очень важное поручение. Гангофу очень хочется получить его, но он для этого не годится. Мне нужно послать туда человека влиятельного, с известным именем, и поляка, который бы сам по себе мог доказать, что не все еще меня покинули и что есть еще богатые граждане, которые на моей стороне. Ты для этого как раз годишься: ты и храбр, и предпочитаешь, чтобы тебе кланялись, чем кланяться самому!
— В чем же дело, ваше сиятельство?
