— Нужно ехать очень далеко!
— Я сегодня же буду готов.
— И на свой счет, у меня сейчас денег мало. Одни поместья захватил неприятель, другие — грабят свои; все войско, которое осталось со мной, содержится на мой счет; подскарбий же, который сидит у меня под замком, не дает ни гроша, и не потому, что не хочет, а потому, что вряд ли у него что-нибудь есть. Положим, я пользуюсь общественными деньгами, не спрашивая, но много ли их. От шведов можно получить все, кроме денег, у них у самих руки дрожат при виде монеты!
— Вы напрасно говорите об этом! Если я поеду, то не иначе как на свой счет.
— Но там нужно показать себя и денег не жалеть.
— Я ничего не пожалею!
Лицо гетмана прояснилось, у него в самом деле не было наличных денег, хотя он недавно ограбил Вильну, да притом был большой скряга. Но действительно, его огромные имения, начиная от границ Инфляндии, до Киева, Смоленска и Мазовии, не давали дохода.
— Вот это хорошо! — ответил он. — Гангоф сейчас бы заглянул мне в карман, но ты другой человек. Вот в чем дело, слушай внимательно!
— Слушаю.
— Прежде всего ты поедешь на Полесье. Дорога опасная, там ты можешь всюду натолкнуться на конфедератов. Изворачивайся как знаешь! Яков Кмициц, может, тебя и пощадит, но берегись Гороткевича, Жиромского, а особенно Володыевского с его ляуданской компанией.
— Я уже был в их руках, и со мной ничего не случилось!
— И прекрасно. Заедешь в Заблудово к Герасимовичу. Вели ему собрать с моих имений как можно больше денег, подати и все прислать мне, только не сюда, а в Тыльцу, где мой обоз. Что возможно, пусть заложит или возьмет взаймы у жидов. Во-вторых, пусть подумает о конфедератах, как бы их извести. Но это уж не твоя забота, я дам ему особые инструкции. Ты ему передай письмо и тотчас отправляйся в Тыкоцин к князю Богуславу.
Гетман замолчал и стал тяжело дышать, продолжительный разговор утомлял его. Кмициц так и пожирал его глазами — душа рвалась к отъезду, он чувствовал, что это путешествие, полное неожиданных приключений, будет целебным бальзамом для его душевных страданий. Через минуту гетман продолжал:
— Я просто в ужасе, почему князь Богуслав сидит до сих пор на Полесье. Господи, он может этим погубить и себя, и меня! Запомни хорошенько, что я тебе говорю. Ты передашь ему мои письма, но кроме того, ты должен будешь ему лично объяснить все, чего нельзя написать. Знай, что вчерашние известия были вовсе не так хороши, как я сказал шляхте и как думал сам в первую минуту. Правда, что шведы берут верх, что они взяли Великопольшу, Мазовию и Варшаву, что они гонят Яна Казимира к Кракову, и осадят Краков — вот помяни мое слово, — Чарнецкий будет его защищать. Он новоиспеченный сенатор, но, должен признаться, прекрасный воин. Кто может предвидеть, что случится. Шведы, правда, умеют брать крепости, а Краков даже не успели еще укрепить. Во всяком случае, этот каштелян Чарнецкий может продержаться два-три месяца, ведь бывают же чудеса, сами мы помним, что было под Збаражем! Если он продержится, все может пойти к черту. Знай это! В Вене не очень дружелюбно смотрят на возрастающее могущество шведов и могут прислать подкрепление… Татары тоже, я знаю, готовы помочь Яну Казимиру и пойдут на казаков и на Москву, а тогда из Украины к нему подоспеет на помощь Потоцкий. Сегодня Яну Казимиру не везет, но завтра счастье может оказаться на его стороне.
Тут князь опять должен был сделать передышку, а пан Андрей испытывал странное чувство, в котором сам не мог дать себе отчета. Он, сторонник Радзивилла и шведов, испытывал радость при мысли, что счастье может изменить шведам.
— Мне говорил Суханец, — продолжал князь, — что было под Видавой и Жарновом; наши передовые отряды… я хотел сказать польские, стерли шведов в порошок. Это не ополченцы!.. И шведы, говорят, чувствовали себя не очень весело.
— Но ведь победа была на их стороне и тут, и там?
— Да, потому что полки Яна Казимира взбунтовались, а шляхта объявила, что будет стоять в рядах, но драться не станет. Но во всяком случае оказалось, что в поле шведы ничуть не лучше наших регулярных войск. Одна, другая победа, и все может измениться. Пусть к Яну Казимиру придут денежные подкрепления, чтобы он мог заплатить солдатам жалованье, и они не будут бунтовать. У Потоцкого немного войск, но все это ученые и храбрые полки. Татары присоединятся к нему, а в довершение всего, на нашего курфюрста надежда плоха.
— Почему же?
— Мы рассчитывали с Богуславом, что он сейчас же присоединится к нам и к шведам, ибо мы знаем, что думать о его любви к Речи Посполитой. Но он слишком осторожен и думает только о себе. А пока он выжидает и заключает союз… но с прусскими городами, которые тоже на стороне Яна Казимира. Я думаю, что здесь кроется какая-нибудь измена, или он положительно перестал быть собой и не верит в силу шведов. Но пока это выяснится, союз против шведов останется союзом, и если только они в Малопольше поскользнутся, то сейчас же поднимется Великопольша, а за нею мазуры и пруссаки, и тогда может случиться такое…
Тут князь вздрогнул, как бы ужаснувшись собственному предположению.
— Что же может случиться? — спросил Кмициц.
— Что ни одному шведу не удастся уйти живым из Речи Посполитой! — ответил угрюмо князь.
Кмициц хмурил брови и молчал.
— Тогда, — продолжал князь, понизив голос, — и мы упадем настолько низко, насколько до сих пор стояли высоко…
Пан Андрей вскочил с места и с пылающими глазами, с краской на щеках крикнул:
— Что это значит, ваше сиятельство? Почему же вы мне говорили недавно, что Речь Посполитая гибнет и только вы в союзе со шведами можете ее спасти? Чему мне верить? Тому ли, что вы мне говорили раньше, или тому, что я слышу сейчас? Если правда то, что вы сейчас говорите, то почему же мы держим сторону шведов, а не бьем их? Ведь душа к этому так и рвется!
Радзивилл взглянул сурово на молодого человека и сказал:
— Ты слишком смел.
Но Кмицица трудно было сдержать в его горячности.
— О том, каков я, — после. А теперь дайте мне ответ на мой вопрос!
— Вот тебе ответ, — сказал князь, отчеканивая каждое слово, — если дела примут такой оборот, как я говорю, то мы шведов будем бить.
Кмициц вдруг замолчал и, ударив себя рукой по лбу, воскликнул:
— Дурак я, дурак!
— Этого я не отрицаю, — ответил князь, — и скажу, что твоя дерзость переходит границы. Пойми, что я тебя затем и посылаю, чтобы ты узнал о положении вещей. Я хочу только блага отчизне, и больше ничего. Все, что я говорил, — это только предположения, и они могут не оправдаться, и вернее всего не оправдаются. Но нужно быть осторожным! Кто не хочет утонуть, должен уметь плавать, а кто идет через лес, где нет дороги, тот должен время от времени останавливаться и соображать, куда идти… Понимаешь?
— Все, как на ладони!
— Отказаться от договора нам можно, если это будет нужно для блага отчизны, но нам нельзя будет этого сделать, если князь Богуслав будет сидеть на Полесье. Он с ума сошел, что ли? Сидя там, он должен присоединиться или к шведам, или к Яну Казимиру, а это было бы хуже всего.
— Глуп я, ваше сиятельство, потому что опять не понимаю.
— Полесье близко от Мазовья, и или шведы его захватят, или из Пруссии придет подкрепление против них. Тогда придется выбирать.
— А почему же князю Богуславу и не выбрать?
— Пока он будет выбирать, шведы будут наблюдать за нами, как и курфюрст! Если же придется порвать с ними договор и идти против них, то он будет посредником между мной и Яном Казимиром, чего не сможет сделать, если раньше примкнет к шведам. А так как, сидя на Полесье, он принужден что-нибудь
